Конец лета

— Останешься на выходные? В парке будет гулянье. Дядя Харальд ставит всему поселку угощение и выпивку. Обещана живая музыка.

— Что это с ним? С чего он вдруг расщедрился?

Маттиас ухмыльнулся.

— История с новыми ветряками поубавила ему популярности. Вот он и пытается купить соседское расположение.

— Понятно. — Вероника осторожно ответила на улыбку брата. Почувствовала, как ослабевает напряжение, все еще царившее в кабинете. — А как… — она кивнула на дверь, — твоя семейная терапия?

Улыбка брата сменилась гримасой.

— Не особенно хорошо, если честно. Я очень стараюсь, но все так сложно… Мы с Сесилией знаем друг друга со школы. У нас общий дом, общие дети. Нельзя же все бросить.

Вероника подумала про Леона и чуть было не начала рассказывать о нем Маттиасу — ведь теперь доверие между нею и братом восстановилось. Но вместо этого спросила:

— Ты ее любишь? — И только потом поняла, каким двусмысленным вышел вопрос.

— Любовь бывает разная. — Брат пожал плечами.

Вероника кивнула, почесала шрам на руке.

— Дядя Харальд знает о ваших проблемах?

Маттиас покачал головой.

— Я только папе рассказывал. Мы с Сесилией стараемся заметать все под ковер. Ради девочек.

А еще потому, что реакция дяди Харальда тебе известна заранее, подумала Вероника. Начнет давить, требовать, чтобы ты остался с Сесилией, поступил так, как он считает правильным. И тебе будет очень трудно противиться ему. Потому что ты хороший мальчик. Сын Эббе и Магдалены.

Она решила сменить тему, воспользоваться минутой искренности и задать вопрос, так долго остававшийся под спудом.

— Как по-твоему… мама любила нас? Ну, то есть понятно, — быстро проговорила она, предваряя возможные протесты, — что нет ничего страшнее потери ребенка. Но у нее же еще оставались мы. Почему нас ей не хватило?

Почему?

Слово повисло в воздухе между ними, и какое-то время они пили кофе в тишине.

— Ты чувствуешь себя в чем-то виноватой? — спросил Маттиас, и она поежилась. — Билли умел быть истинным наказанием. Как тогда, например, когда наябедничал маме про гнездо. И мама всегда относилась к нему по-другому, словно он какой-то…

— Особенный.

— Точно. Как будто для него существуют другие правила. — Маттиас неловко улыбнулся, и Веронике немного полегчало.

— Билли звал их мамочка и папочка, помнишь? А мы говорили — мама, папа.

— Помню, а как же. — Маттиас усмехнулся. — Мы начали называть их мамочкой и папочкой уже после… — Он замолчал, отвернулся.

Вероника сделала глубокий вдох. Ну и что, что в груди лед.

— Я злилась на Билли в тот вечер. Думала, он спрятался где-нибудь и заснул. Мама разволнуется, а попадет за это тебе, потому что ты пришел домой поздно. Что будет, как тогда с гнездом. Я искала везде, и в сарае, и в коровнике, звала на разные лады — и вслух, и про себя. Мне это до сих пор снится. Что я ищу его и не нахожу.

Вероника остановилась, испугавшись, что наговорила лишнего. Но по лицу Маттиаса ничего нельзя было понять.

— А ты? — спросила она. — Что чувствуешь ты?

Ей вспомнились папки в архиве. Маттиас прочитал их не по одному разу, страница за страницей, пытаясь отыскать нечто такое, на что никто до него не обратил внимания. Нечто такое, что все исправит, хотя он и догадывался, что это невозможно. Нечто такое, что объяснит необъяснимое. Неужели она и сама такая? Неужели все дело именно в этом? Ей хотелось сказать «нет», убедить себя, что она другая.

— Иногда… — начал Маттиас. Помолчал. Потер шею. — Иногда мне кажется, что то лето продолжается. Что мы каким-то образом все еще там. Папа, ты и я. Весь поселок…

Брата прервал телефон. Неожиданно резкий звонок заставил его вздрогнуть. Смягчившийся было взгляд опять посуровел.

— Алло? Да, привет…

Вероника по его голосу поняла: звонит Сесилия. Стало быть, разговор окончен.

Глава 44

Вероника слабо помнила хутор Роота. Несколько ветхих построек где-то на краю Северного леса, серые крыши, которые можно было разглядеть еще с проселка. Она несколько раз проехалась взад-вперед вроде бы там, где надо, но ни съезда, ни крыш не увидела. На поле рядом с дорогой стоял огромный зеленый трактор с дисковым плугом. Тракторист как раз спрыгнул на землю, чтобы приладить гидравлические шланги. Вероника остановила машину и подошла к незнакомцу — мужчине лет тридцати.

— Вы не знаете, где усадьба Роота? — спросила она.

Мужчина улыбнулся и покачал головой.

— Only speak English.[9]

Вероника попробовала еще раз, по-английски, но тракторист говорил с таким акцентом, что понять его было нелегко. Под конец он указал на противоположный край поля, где неподалеку от лесной опушки виднелась купа деревьев.

— Maybe there.[10]

Вероника пошла через ощетинившееся голыми стеблями поле. Оно оказалось шире, чем она ожидала, метров семьсот-восемьсот, не меньше, и ее избитое тело выражало недовольство. Ветерок стих, солнце стояло высоко, так что когда Вероника вошла в тень под деревьями, она уже изрядно вспотела.