Конец "черной тропы"

— Почему вы с генералом решили усложнить ввод к оуновцам? — спросил вдруг Киричук.— Не проще ли и вернее было сразу отправиться к своему дальнему родичу леснику, ведь ваше, так сказать, бандитское прошлое, сотрудничество с абвером вроде бы солиднее всех дополнительных накруток и в проверке не нуждается.

— Потому и усложнили, что нуждается. Я воевал в рядах Красной Армии, был в плену, репатриирован американцами из лагеря перемещенных лиц. Затем около года проходил проверку, благо, служил и остался под своей фамилией. Наконец отпустили домой. А где мой дом? Ехать на Львовщину в Самбор и на кого-нибудь там напороться, чтоб старое мне вспомнили...

— Так налететь-то вам и здесь легко,— проверял и фактическую, и тональную верность легенды Киричук, признав при этом, что он и сам чисто воспринял предложенную игру.

— А что делать, когда меня к «своим» тянет. Не может быть, чтобы ни души не встретил.

Очень уж убедительно прозвучало в исполнении Сухаря «к „своим“ тянет». И Киричук не стал далее развивать этот разговор, решив, что опытнейший Поперека, знающий чувство меры в чекистских делах, зря усложнять не станет.

Подымаясь на пригорок к селу Баево, Сухарь пристально рассматривал хаты и почерневшие от старости сараюшки, не известно как уцелевшие после такой всеиспепеляющей войны. Рядом с селом темнел сбросивший остатки снега лес. Это на северо-западе. С востока село петлей огибала небольшая речка — неширокая, чистая.

Только теперь, перед встречей с дядькой Никифором, Антон Тимофеевич забеспокоился: насколько тот осведомлен о прошлом племянника с начала войны? Не написала ли мать своему братцу, что ее любимый сынок Аптон работает в госбезопасности?

«Вот так фокус выйдет»,— встревожился Сухарь, подходя к приземистому, по-родному близкому домику. Он постучал в кухонное окно, в которое моментально сунулась остреньким носом сильно постаревшая тетка Ивга. И, забыв обо всех тревогах, Антон, как бывало в детстве, бросился в сени. Он помнил: тетка его шалела.

Она признала его не сразу, даже ойкнула, когда племянник подхватил и поднял ее, сухонькую, как ребенка, перед собой. И лишь когда назвал себя, вдруг провела морщинистой ладошкой по его лицу, весело, по-девичьи хмыкнула, зашевелилась, просясь на пол, звонко крикнула:

— Никифор! Да ты что разлегся, глянь-ка, кто приехал! Антон!

А Никифор Алексеевич, кряхтя, уже вставал с постели, было видно, не сразу сообразив, о каком Антоне так радостно воскликнула его старуха. Но признал гостя, едва тот подошел, обнял, пустил слезу, вспомнив своего погибшего сына, только и сказал для начала: «Живой!».

— Вы, наверное, считали меня погибшим? — спросил Антон не без умысла, желая сразу сориентироваться, как вести себя.

Да уцелеть-то у таких, как ты, шансов мало было. Нынче удивительно не когда убьют, а когда жив.

— У каких таких-сяких? — навострился Сухарь, смотря в бесхитростное лицо дяди.

— С твоего, Антоша, года, поди один на сотню с войны домой воротился. Скидывай шинельку, приглашения не жди.

— А ты пригласи, гость он,— из-за печки тоненько упрекнула тетка Ивга.

— Ранен был или обошлось? — поинтересовался старик, наблюдая, как раздевается племянник.

— Два раза меня зацепило, но здоров,— Антон повесил шинель на гвоздь, выпил из ведра воды и вернулся к столу, заметив, что родич неспроста не отрывает от пего глаз.

— Правильно делаешь, что не носишь ни наград, ни знаков,— сам ответил старик на возникший у него вопрос.— А то неспокойно у нас тут.

Антон не захотел показаться непонятливым, к тому же ему до тонкости не ясно было отношение дядьки к бандитам.

— Меня не тронут,— уверенно успокоил он и пояснил: — После плена я полтора года сидел, проверяли, вот отпустили. Что я им, этим бандюгам. Ни вреда, ни пользы. Настрадался, хватит, наверное, с меня, будет,— медленно говорил Антон, так и не уловив ни худого, ни доброго оттенка в цепком взгляде Никифора Алексеевича. Бывает же так, и родной человек становится загадкой. Хотя особо-то разгадывать своего дядьку Сухарю вроде бы ни к чему было, потому как получил о нем исчерпывающую информацию: с бандитами связи не имел и не имеет. Дважды предупреждался ими о возможной каре — за участие в лесозаготовках и в охране сельмага.

— Они вред найдут, если ни к ним не идешь, ни еды им не несешь.

— Ну это мы еще посмотрим...

— Ничего ты не насмотришь,— перебил Никифор Алексеевич и вдруг спросил: — Чего домой не поехал? Я это не к тому... живи на здоровье, нам даже лучше, места хватит.

— Нет дома, разве не знаешь? Отец номер, мать к Евдокии уехала. В Самборе никого из наших.

— Когда же Тимофей помер-то? — с фальшивинкой в голосе и вытаращенных глазах, изображавших сожаление, спросил Никифор Алексеевич и сам заметил наигрыш, поднялся из-за стола, взял из рук тетки Ивги миску с квашеной капустой и солеными огурцами, поставил перед гостем. Переспросил: — Погиб или помер?

Сухарь окончательно понял: дядька крутит, проверяет его.