Конец черного темника

   — Господа купцы новгородские, крепки ваши вечевые устои, крепок Господин Великий Новгород, чту и преемлю вашу гордыню: «Кто против Великого Новгорода, тот против Бога!» Знаю, что так просто вас не подвигнуть к рати... Но не за себя прошу, за православное христианство. Поднялся на Москву басурманин Мамай, по пути оставляет одни сгоревшие головешки и тысячи трупов русских людей, кои лежат непогребёнными и им очи выклёвывают хищные птицы. Хочу просить вас, новгородцы, помогите... Я не раз был сердит за ваши нежданные набеги на ордынцев, после которых рвы мостились головами рязан, нижегородцев и московитов... Да прочь обиды в эти минуты, перед лицом грозного и могучего ворога... Плывите, скачите до Града-нова, объявите слова мои архиепископу Евфимию, боярам и народу вашему на вече. Стану ждать, а не будет помощи, Бог вам судья!..

   — Великий князь! — молвил старший из «гостей» Иван Васильевич Усатый, — мы, купечество, за тебя, за веру Христову хоть сейчас на ратное поле, но за всех новгородцев не ручаемся... Да поможет Святая София, умудрит головы остальных в сей грозный час... Дай-то, Господи!.. А мы убываем, княже...

   — С Богом! — перекрестил их Дмитрий Волынец.

Дмитрий Иванович послал в Новгород и Стыря. Но перед дальней дорогой Игнатий съездил к матери и взял в собой Андрейку Рублёва, надеясь определить его, как велел Тютчев, в ученики к Греку.

Когда великий московский князь говорил купцам, чтобы они скакали и плыли, он разумел под этими словами путь от Москвы до Новгорода. До Итиля из столицы Руси добирались на лошадях, на воде уже покачивались широкие учаны, и плыли на них до Тверца и Меты. А там уже и Нова-город с куполами церквей Бориса и Глеба, Сорока мучеников, Покрова, Параскевы Пятницы, Ивана-на-Опоках, пятикупольным храмом свинцовой кровли Николы на Ярославском дворе, где стоит вечевой помост, и милым сердцу каждого новгородца собором Святой Софии.

Иван Васильевич и Клюков, заключив свои товары в амбарной церкви, присоединив к своему поезду ещё нескольких незнатных купчишек, в сопровождении двадцати рынд — здоровенных, белокурых молодцов — тронулись в путь накануне первого Спаса, или Изнесения Честнаго Древа Креста.

На Мете и застал их этот праздник, первого августа по старому стилю.

В этот день четыре века назад — без каких-то восьми лет — Владимир Святославович, князь киевский Красное Солнышко, окрестил русского человека, сделав его христианином. Далёк Нова-город от Киева, и, когда в столице Киевской Руси уже молились в деревянных церквах, то на берегу Ильмень-озера и Волхова на капищах ещё сжигались в честь языческих богов туши быков. Перун, стоящий на холме, радовался этому, но дошла очередь и до него. Свергнутый, он поплыл по Волхову к Большому мосту и, сильно рассерженный, бросил на деревянный настил палицу, говоря: «Века вам ссориться, новгородцы, и расквашивать носы друг дружке...»

Так и повелось: один городской конец[89] восставал на другой — Плотницкий против Гончарного, Людин против Неревского, и шла потасовка, а драки, затеваемые на вече, выкатывались через ворота Детинца и заканчивались под Большим Мостом смыванием с себя крови в волховской воде.

Празднество первого Спаса в русской церкви соединялось с воспоминанием о крещении Руси, с выносом Креста для поклонения и с крестными ходами водного освящения... Этот праздник звался ещё Спасом на воде или Мокрым Спасом. Спасались от грехов...

Освящался и мёд. Пчеловоды заламывали соты, чтоб пчела не перетаскала мёд из своих ульев в чужие. В этот день пекли пироги с пшённой кашей и мёдом. Поспевала дикая малина, шла обильная заготовка её, сушились и цветки малины, настой из которых применялся как противоядие против укуса змей и скорпионов; отваром же промывали воспалённые глаза.

А на гулянках весёлые женихи просили нарядных невест отгадать загадку: «Мёртвым в землю упал, живым из земли встал, красну шапку заломил и людей усыпил». Что это?

Ну, конечно, мак!

Собирали и его. Существовало поверье: если зёрнами мака обсыпать избу, то все ведьмины козни окажутся напрасными...

В день крещения Руси начинали ранний сев озимой ржи. Стаскивали с печи ветхого старика — старинного пахаря... Поддерживали ему руку одни, потрясали другие: «Посей ты, дедушко, первую горсточку на твоё стариковское счастье!»

...Иван Васильевич Усатый приказал сделать привал. До Нова-города оставалось пройти пятьдесят поприщ[90].

С учана свели на берег по трапу лошадей, чтобы они поразмялись и пощипали свежую траву на поляне. Двоим купчишкам и трём рындам выпал жребий сторожить; в густом буйном лесу может напасть топтун — бурый хозяин, голодные волки, да и просто лесные тати, коих развелось всюду множество: беглые смерды, погорельцы, бездомные людишки — отчаянные головы, которым всякая работа в тягость, и чем в руках держать чепиги сохи аль ручку плотницкого топора, лучше уж — рукоять ножа или шестопёра, — вот они-то и сбивались в разбойные шайки...

Усатый дал в руки сыну Микуле топор, молоток и гвозди и услал его с Дмитрием Клюковым.