Кондор улетает

— Многие и не думают уезжать, — сказал он. — Пожалуй, веселье продлится до утра.

Она откинула голову назад.

— Тебя тошнит? — сразу же спросил он. — Мне только не хватало испорченной обивки.

Она сказала:

— А ты никогда быстрее не ездишь?

— Все-таки я сейчас не самый трезвый человек в мире, так что обойдемся без происшествий.

Вверху проплывали уличные фонари. Они ей подмигивали, и она подмигнула в ответ.

— Прокатимся по парку, — сказала она.

— Ты едешь прямо домой.

— Я хочу в парк. В тот, за Мэгезин-стрит, к фонтану с голыми дамами.

— Ну, послушай…

— Для такого чертовского красавца, Эндрю, ты чертовски туп.

— Ладно, только на минуту.

Не успел он остановить машину, как она открыла дверцу, мелькнула в свете фар и исчезла.

— Куда ты? — крикнул он.

Маргарет в резиновых туфлях уверенно бежала в темноте.

У фонтана она остановилась и обняла одну из трех бронзовых нимф, державших урны, из которых в мраморный бассейн непрерывно струилась вода. Холодный металл под ее ладонями казался зеленоватым — впрочем, она знала, что он таким и был. В детстве она в солнечные дни часто приходила сюда с няней. В бассейне плескались белые дети, а вокруг на скамьях сидели черные няньки. Однажды какой-то малыш спустил штаны и попикал на ее крахмальную юбочку.

Тут ее и нашел Эндрю.

— А, так это и есть твой фонтан?

— Вы совершенно правы, кузен Эндрю.

Подобрав платье, она шагнула в бассейн. Вода доходила ей до колен. С ее руки ниспадали складки розового шелка. Она бродила по воде взад и вперед, расшвыривая брызги в темноту.

Эндрю сидел на бронзовых коленях и ждал.

Ей надоело это развлечение, и, хлюпая промокшими туфлями, она подошла к Эндрю. Теперь, когда он сидел, они были одного роста. Его лицо казалось неясным пятном, и она его не узнала. Это, может быть, кто-то другой, подумала она. Любой другой мужчина.

— Вода очень приятная, — сказала она. Она не видела, как его руки потянулись к ее плечам, но мир вдруг закрутился, верхушки деревьев качнулись слева направо и справа налево. — Я совсем пьяная.

— Да. — Он крепко держал ее за плечи. — Ты сама не понимаешь, что делаешь.

— Нет, понимаю. Да! — Она хихикнула, и деревья снова закачались. — Как сказала Анна. Да. — И она подставила ему губы.

Странно, подумала она, мой первый поцелуй с мальчиком давным-давно был мокрым, липким, холодным и мне не понравился. И этот не нравится. Лучше бы он целовал мне грудь, а не губы.

Она отвела назад плечи, выставляя грудь. Вдруг поможет? Он заметил ее движение и стал целовать ее в шею.

Вот и все. Это и еще что-то: ожог, легкая судорога. Макушки деревьев заплясали, и она подмигнула им.

— Черт возьми! — воскликнул он. — Почему ты меня не предупредила?

— О чем?

Деревья замерли. Жаль.

— Да сиденье же, черт побери, сиденье!

Она покосилась на сиденье, потом потерла его краем платья.

— Да, заметно. Я не знала, Эндрю, что крови будет так много. Я думала, что это только символическая капля. А потом простыню вывешивают на балконе — и вся улица ликует. В Сицилии.

— Как, черт побери, я объясню Бернадетте, откуда это?

— А ты выкинь сиденье и скажи, что потерял.

— Очень остроумно, — сказал он.

Она видела его совершенно ясно — наверное, глаза уже привыкли к темноте. Он выглядел ужасно: темные круги и мешки под сощуренными веками.

— Послушай, — сказала она, — а как насчет меня? Мне ведь надо пробраться к себе так, чтобы меня никто не увидел, а это в нашем доме совсем не просто.

— Скажи, что тебя лягнула лошадь. В Сицилии.

Она привстала и щелкнула его по кончику носа. Он отпрянул, точно от пощечины, ударился локтем о дверцу и скорчился от боли.

— Собаки тоже не любят, когда их бьют по носу. — Она осторожно перелезла с заднего сиденья на переднее.

— Аккуратней. — Он все еще держался за ушибленный локоть. — Ради бога аккуратней.

— Я и так уж стараюсь. Поехали.

Он вел машину молча и на большой скорости.

— У меня идея, — сказала она, когда машина остановилась у ее дома. — Только что пришла мне в голову.

— Избавь меня от своих идей.

— Облей сиденье бензином и подожги. Никаких улик.

— И никакой машины.

Он перегнулся через нее и открыл дверцу. Она вылезла, чинно придерживая платье, скрипя мокрыми туфлями. Эндрю сразу уехал.

— Ну, веселись! — сказала она вслед удалявшимся красным фонарикам.

Черный ход был заперт. Она хотела было позвонить, но передумала. Ничего, как-нибудь обойдемся.

В столб веранды был ввинчен большой крюк, который когда-то поддерживал маркизы. Если стать на него ногой и ухватиться за край водосточного желоба, то можно вскарабкаться на крышу. Пройти по скату, спуститься на трельяж, поднять оконную раму с металлической сеткой, юркнуть в комнату — и она дома.

Ей мешало платье, и она, закатав юбку, подсунула ее под пояс. Этот толстый валик мешал дышать. Не скули, малыш, приказала она себе.

На крышу влезть было просто. Внизу она увидела; аккуратный задний дворик — ухоженные клумбы, цветные пятна (то ли розы, то ли еще что-то) и высокие темные веера шелковиц у забора. Дальше чернели слепые окна соседнего дома — все шторы опущены.