Кондор улетает

К девяти часам он был в Новом Орлеане. Почему-то он начал считать церкви: епископальная, две баптистские, храм христианской науки… Итого четыре церкви в трех кварталах по Клейборн-авеню. Как интересно! На этой улице церквей, наверное, больше, чем на любой другой. За исключением разве что той части Канал-стрит, где живет Старик. К черту Старика! Он свернул на свою улицу и увидел гараж с открытыми воротами — уезжая, он их не закрыл. Когда это было?

Он занимал второй этаж двухквартирного дома. Когда он поднимался по черной лестнице, с маленькой, затянутой сеткой веранды его окликнула хозяйка:

— Вы что, захворали, мистер Кайе?

Он глубоко вздохнул и ответил:

— Нет, ничего, только устал. Работал, вот и устал.

— Вам ничего не нужно? — В ее голосе слышался горячий интерес. Она изливала материнские заботы на все, на что могла, начиная от цветов и кончая своими вечно больными кошками. — Хотите, я принесу льда?

Она очень гордилась своим электрическим холодильником. У него в квартире был только холодильный шкаф.

— У меня еще осталось, спасибо, — ответил он и закрыл за собой дверь, прежде чем она успела взбежать по лестнице.

В кухне он расстегнул брюки и сбросил их на пол. Потом снял рубашку и нижнее белье.

На плите стоял белый эмалированный кофейник. Когда он им пользовался? Неделю назад. Он приподнял крышку — только сухой коричневый осадок на дне. В раковине лежали две грязные чашки, на сушилке желтело пятно. Откуда оно? Он ничего желтого не помнил. Он открыл дверцу холодильного шкафа — ему в нос ударил кислый, противный запах. Фарфоровые стенки покрывала темно-зеленая плесень.

Надо устроить тут чистку.

Паркет в столовой стал серым от пыли. Вокруг сдала только три стула. Их же должно быть четыре?..

В квартире было жарко и душно. Он начал открывать окна. Почему опущены все шторы? Этой бабе внизу обязательно надо забираться сюда тайком и опускать их. Бережет свою драгоценную мебель. Вот эти, например, плетеные стулья — сядешь, и обязательно какой-нибудь прут ткнет тебя в спину. Стеклянный абажур настольной лампы треснул — тонкая, как волосок, линия змеится по краю. Вот-вот кусок отвалится. А эта ваза с розовыми перьями… Роберт взял ее и унес в гостиную. Перья мягко покачивались, выбрасывая завитушки пыли. В гостиной он поставил вазу в стенной шкаф, где не было ничего, кроме паутины. Он принялся пересчитывать белые коконы с яйцами. В жизни столько не видел! Когда из них вылупятся пауки, они весь дом заполнят.

Унесенный пауками… он увидел, как они тащат его на мохнатых спинах, точно победившая команда — своего тренера. Может, я сумею их обучить…

Из распахнутых окон потянуло сквозняком, воздушная волна обдала его обнаженное тело. Обгорел-таки — он провел рукой по лицу, — отвык долго бывать на солнце. Роберт посмотрел на руку выше локтя. Там, под рукавом, она была укрыта от солнца. А у меня совсем белая кожа, подумал он, вглядываясь в заросли черных волосиков. Стало быть, мой папаша все-таки был белый.

(У него вышел жуткий скандал с матерью, когда он был еще совсем сопляком: «Вот на спор, отец у меня был черномазый, вот на спор!» Мать закатила ему такую оплеуху, что он отлетел к стене с разбитой губой. Она ушла, а он завопил, испугавшись вида своей крови, испугавшись своих слов. Испугавшись всего, что злобно глядело на него из всех углов.)

Роберт вошел в ванную и посмотрел на себя в зеркало. Так обгорел, что не побреешься. Щегольская чаша для бритья — подарок Старика. Он приподнял металлическую сетку на окне и выбросил чашу во двор. К черту Старика.

Он посмотрел на часы. Было десять.

— Уйду, — сказал он скачущей по циферблату секундной стрелке. — Подыщу другую работу.

Спиртные напитки он прятал в платяном шкафу. Бутылка кукурузного виски исчезла. Опять хозяйка стащила. Что же осталось? Не так много. Одна неоткупоренная бутылка «Чивас регал». Он осторожно поставил ее на середину кровати, потянулся к телефону и набрал домашний номер Старика.

В трубке раздался девичий голос — он совсем забыл про дочек.

— Это Роберт Кайе. — Он старался говорить медленно, чтобы она все разобрала. — Передайте, пожалуйста, вашему отцу…

— Он дома. Я сейчас его…

— Не надо, детка. — Это слово вырвалось у него случайно, оно было неуместно. Он хотел быть безупречно официальным и вежливым. — Скажите ему, что я сейчас приеду. И все.

Он положил трубку, потом опять снял и набрал другой номер.

— Можно Бетти? — Он ждал, устремив глаза на бутылку.

— Приветик, — раздался резкий, металлический голос.

— Лапочка, рядом со мной стоит бутылка «Чивас регал».

— Роберт, как мило, что вы позвонили.

По ее тону он догадался, что рядом с ней мать.

— Сегодня встретимся?

— Я, пожалуй, лягу нынче рано, Роберт, — сказала она. — Мы с мамой устали.

— Через час?

— Да, что-то в этом роде.