Кондор улетает

Эти лодки идеально подходили для его цели: довольно большие, с малой осадкой, открытые, если не считать крохотной рулевой рубки. Они были прочны и очень быстроходны.

Внезапно верфь стала приносить большую прибыль. Неизвестные джентльмены заказывали все новые и новые лодки.

— Почему вы стараетесь скрыть, что у вас есть целая флотилия готовых лодок? — спросил как-то Тибодо.

Оливер вместо ответа только посмотрел на него, но Тибодо уловил безмолвную угрозу и больше вопросов не задавал.

Через полгода после введения сухого закона Оливер закончил все приготовления. Его большие катера, взяв груз на Кубе, ждали за пределами трехмильной зоны. Там к ним подходили маленькие лодки, забирали ящики с бутылками и ночью стремительно мчались к болотам. Они были настолько быстроходны, что их не могло настичь ни одно сторожевое судно, а малая осадка позволяла им пробираться по болотам почти не хуже пироги. Да, береговая охрана была им не страшна — разве что винт запутался бы в водорослях или не удалось бы быстро сняться с мели.

Вначале Оливер сам управлял одной из таких лодок. Словно вернулись прежние дни, думал он. Какая, в сущности, разница, оружие это или спиртное? Только теперь во многих отношениях было легче. Каждый раз новое место встречи и новый способ доставки. Ящики Оливера с контрабандными напитками доставлялись в город в автомобилях, в фургонах для перевозки льда, в баржах под грудами угля. Людей он подбирал не торопясь, осмотрительно — молодых, уравновешенных, осторожных. Так у него появился небольшой отряд хорошо обученных, дисциплинированных помощников.

— Нам предстоит работать многие годы, — сказал он им, — так будем делать все как следует.

Через два года он перестал сам ходить в море, этим занимались его молодые люди. Кроме того, он сумел подкупить столько шерифов, мэров и полицейских, что мог спокойно сидеть у себя в конторе на Эспленейд-авеню, ничего не опасаясь.

Он был самым преуспевающим бутлегером в Новом Орлеане, и люди, приезжавшие к нему из восточных и среднезападных штатов, говорили, что во всей стране набралось бы немного таких дельных и удачливых организаторов-одиночек. Они делали ему выгодные предложения, но он предпочитал оставаться независимым и не расширял своих операций. Он любил работать с теми, кого знал и кому доверял. «Размах нам ни к чему, — говорил он иногда Ламотте, сидя с ним в тихой конторе. — Так мы дольше продержимся». Укрытые в бухгалтерских хитросплетениях Ламотты, его прибыли незаметно шли на расширение законных операций.

Он помнил все это, помнил в мельчайших подробностях. Помнил даже женщин, с которыми не был знаком. Например, ту, на вокзале в Чикаго. Она стояла на перроне, очень высокая и элегантная, в коричневом костюме и шляпе с перьями, и смотрела на приближающийся поезд. Он помахал ей в тайной надежде, что они где-нибудь уже встречались, но она не ответила. Он выскочил из купе, но выход из вагона был загорожен: проводник завалил тамбур багажом и, судя по всему, должен был провозиться с ним еще долго. К тому же я проходе четыре ворчливые пожилые дамы надевали пальто и завязывали шарфы, опасаясь чикагского холода… Оливер бросился в другую сторону и бежал из вагона в вагон, пока не нашел наконец открытой двери и не выпрыгнул на перрон. Он сам не знал, зачем это делает, он просто хотел найти ее. Он добежал до конца платформы, где пустые пути, сливаясь и разбегаясь, уходили к депо. Он кинулся обратно, к выходу из вокзала, но ее там не было. Непрерывным потоком двигались пассажиры, крепко держа сумки и пакеты, носильщики в красных фуражках толкали перед собой багажные тележки — все эти фигуры казались ему на одно лицо. Он остановился, запыхавшись. Его пробирал холод — пальто осталось в купе. Он еще раз быстро посмотрел по сторонам и побежал к своему вагону. Проводник как раз кончал передавать чемоданы носильщику, пожилые дамы в шарфах и пальто, застегнутых на все пуговицы, спускались на перрон.

Эту женщину он помнил совершенно отчетливо. Но он забыл Стефани Марию д’Альфонсо. А ведь он был хорошим мужем. Чем больше он об этом думал, тем сильнее убеждался: да, он был хорошим мужем. Он был добрым, предупредительным, всегда боялся причинить ей боль. Все началось с брачной ночи. Пятно девственной крови привело его в ужас. Она не вскрикнула, не вздрогнула, только ее тело вдруг напряглось. Но он испытал тогда такое отвращение к самому себе, что прошло много дней, прежде чем он вновь прикоснулся к ней. И то лишь потому, что она спросила — отчего? Он так и не преодолел этого страха. Она всегда казалась ему такой хрупкой, такой беззащитной.

Бедная девочка, вздохнул старик Оливер. Бедная девочка.

Ушла без следа. Если не считать двух дочерей, двух выживших из пяти детей.

Что-то не ладилось у них с детьми. Первый ребенок родился здоровым и крепким, второй — против всех ожиданий — оказался меньше и слабее. Третий, мальчик, родился мертвым, четвертый и пятый, тоже мальчики, появились на свет недоношенными и, раз-другой вздохнув слабыми грудками, затихли навсегда.