КОНАН. КАРАЮЩИЙ МЕЧ

Между воинами и пляшущим шаманом стоял человек, к племени пиктов не принадлежавший. Ростом не ниже меня, с белой кожей, на которой играли отсветы костра. Из одежды на нем — только набедренная повязка из шкуры важенки и мокасины; из украшений — узор на теле да перо ястреба в волосах. Наверное, это лигуриец, белый дикарь из тех, что малыми племенами живут в великом лесу, порой воюя с пиктами, порой замиряясь и даже заключая союзы. Кожа у лигурийца не темнее аквилонской. Пикты тоже принадлежат к белой расе, то есть они не желтые, не красные и не коричневые, но зато смуглы, черноглазы и черноволосы. И уж точно ни пикты, ни лигу-рийцы не считаются белыми у жителей Западной Марки, относящих к этой расе только людей с хайборийской кровью.

И тут я увидел, как три воина затаскивают в круг света человека. Это был пикт, нагой и окровавленный. По перу, чудом удержавшемуся в спутанных волосах, я узнал выходца из клана ворона — врага ястребов с незапамятных времен. Связанного по рукам и ногам пленника бросили на алтарь. Я видел, как взбухают и корчатся в отсветах костра мышцы, но тщетно бедняга пытался разорвать сыромятные ремни.

Вновь шаман пустился в пляс, выделывая мудреные коленца вокруг алтаря, а барабанщик теперь лупил так, словно в него вселился демон. И тут вдруг с простертой над поляной ветви сорвалась исполинская змея, из тех, о которых я уже упоминал. По ее чешуе бегали отблески, из пасти выстреливал раздвоенный язык, но воины не выказывали страха, хоть змея и проползала в считаных локтях от иных. Ну и дивные же дела! Я-то знал: у пиктов нет врагов опаснее этих тварей.

Перед грудой камней чудище выгнуло шею, подняло голову; глядя ему в глаза, по другую сторону алтаря двигался в танце шаман. Корчились его туловище и руки, едва шевелились ноги, и змея тоже пустилась в пляс, извивалась и качалась, будто загипнотизированная. Из-под шаманской маски вырвался жуткий свист — похоже звучит ветер в сухих камышах лимана. Гигантская рептилия тянулась вверх, медленно поднималась все выше и выше, а затем принялась обвивать алтарь вместе с распластанным на нем человеком, и вот уже все его тело скрылось под радужными петлями, видна только голова, да и над нею грозно нависла башка гада.

Свист превратился в визг, а тот перерос в крещендо полного торжества, и шаман бросил что-то в огонь. Поднялся большой зеленый клуб, дымом заволокло алтарь, сделав нечеткими, почти иллюзорными очертания рептилии и человека. Но я угадывал корчи в толще этого дыма, я понимал, что там происходят страшные метаморфозы — черты разных существ расплывались и сливались, и вот уже нельзя судить, кому какие принадлежат. По сидящим пиктам пробежала дрожь, словно стонущий ветер хлестнул по ветвям ночного леса.

Вскоре дым развеялся. Человек и змея лежали недвижно, и я обоих принял за мертвых. Но шаман схватил пресмыкающееся за хвост, и смотал покорное тулово с алтаря, и небрежно уронил наземь, и столкнул с груды камней человеческое тело, и разрезал на запястьях и лодыжках сыромятные ремешки. А затем снова закружил в танце, корчась телом и дико жестикулируя руками.

И вдруг человек из клана ворона зашевелился. Но не встал. Голова его качалась из стороны в сторону, и я видел, как выстреливает и прячется язык. Клянусь Митрой, он извивался, отползая от огня на животе. Точь-в-точь змея!

Вдруг тело этой «змеи» сотрясли конвульсии. Выгнув шею, она вскинулась почти во весь рост, затем упала и снова вздыбилась, тщетно и страшно — вот так же, тщетно и страшно, пытается встать человек с отрубленными конечностями.

Дикое завывание пиктов заставило содрогнуться саму ночь, и на меня, затаившегося в кустах, накатила тошнота. Теперь я понял суть этой мерзкой и жуткой церемонии. До меня уже доходили слухи о ней. С помощью черного первобытного колдовства, затаившегося с незапамятных времен в чреве этого девственного леса, шаман отомстил пленному врагу, переселив его душу в змеиное тело. И обезумевшие от крови пикты вопили при этом, точно демоны ада.

Жертвы корчились в агонии бок о бок, человек и рептилия, пока не сверкнул меч в руке шамана и не упали обе головы. И боги тому свидетели: если змеиное тулово только пару раз дернулось и застыло, то человеческое каталось, извивалось и билось — ну точь-в-точь обезглавленная змея!

Я же был охвачен смертельной слабостью и дурнотой, да и найдется ли на свете белый, способный хладнокровно глядеть на такую гнусную бесовщину? А дикари в боевой раскраске завывали, похабно жестикулировали над мертвецами, упивались их горьким роком. По мне, так это вовсе не люди, а подлые исчадия мира Тьмы, порожденные только для душегубства.

Шаман развернулся прыжком, и оказался лицом к полукругу воинов, и сорвал маску, и завыл по-волчьи. И я узнал это лицо, освещенное костром. Тотчас все страхи и отвращение были вытеснены буйным гневом, и вылетели из головы мысли об осторожности и даже о долге, что привел меня сюда. Ведь этот шаман — не кто-нибудь, а сам Тианога из племени южных ястребов. Это он сжег заживо сына Джона Гайтера, моего друга.