Конан и Время жалящих стрел

Весь во власти противоречивых чувств, граф сам не знал, что думает и что говорит. Вопросы рвались у него с языка – но он не решался раскрыть рта. Жалость боролась с отвращением. Любопытство – со страхом, ибо он боялся того, что мог услышать от женщины, которая не была больше Мелани. Он боялся ее саму.

– Я не знаю, что и думать. Но я все равно…

– Нет! – Она не дала ему договорить, и голос ее сорвался на крик. – Нет! Не смей говорить, что любишь меня. Или ты пожалеешь об этом!

– Да уж, пожалуй, – грустно промолвил Троцеро, смотря в огонь, где языки пламени пожирали жуткую личину.

– По правде говоря, не прошло и дня за эти двадцать зим, чтобы я не жалел об этом. Но так уж, видно, судил мне Митра.

Он развел руками, но неловко оборвал свой жест, вспомнив внезапно, что женщина перед ним слепа и не может видеть его. Чтобы скрыть смущение, он спросил невпопад:

– Но ты, должно быть, устала с дороги. Может быть, вина? Или подкрепиться немного?

Марна покачала головой. – Мне ничего не нужно, Троцеро. И тебе лучше бы не видеть, как я ем и пью.

Она криво усмехнулась.

Он вспомнил невольно, что ему показалось мельком, будто у нее не хватает лоскута кожи на левой щеке, и его передернуло.

– Спроси лучше о чем-нибудь. Я же вижу, ты хочешь узнать, как все это произошло.

Слово «вижу» прозвучало особенно дико в ее устах. Троцеро умоляюще взглянул на бывшую свою возлюбленную в нелепой надежде, что все это лишь шутка, дурной сон, который вот-вот кончится. И она вернется к нему, нежная и прекрасная, как прежде.

Но он знал, что это невозможно. И куда больше пугали его шрамы не явные, обезобразившие ее лицо, но те, что, он чувствовал, испещрили ее душу.

– Марна!

Он точно попробовал это имя на язык и, к удивлению своему, обнаружил, что ему куда легче называть ее именно так. Это создавало некую дистанцию между ними. Притупляло боль в груди, от которой готово было разорваться его сердце.

Он спросил первое, что пришло в голову.

– Но ты же… Как же ты добралась сюда одна?

– Свет не без добрых людей. Любой готов помочь слепой жрице за благословение. – Она хмыкнула. – Жаль, они не знают, что благословение мое хуже проклятия.

Про себя Марна подумала с усмешкой, что сказал бы верный, прямодушный Троцеро, если бы увидел, кто принес ее во дворец. Забавно было бы показать ему…

Но это могло стоить ей его поддержки, а она все еще нуждалась в нем. Он был последней ее надеждой. И к тому же, у нее в запасе было еще достаточно известий, способных его огорошить.

Жалости к Троцеро она не испытывала. Как, разумеется, и любви. Она никогда не любила его по-настоящему. Детская влюбленность, которая, судя по всему, так много значила для него, была давно забыта. И ни одного мужчину в своей жизни она не любила так, как любила магию.

Так что все эти разговоры о чувствах были нелепы и смехотворны. И все же почему-то она злилась на Троцеро. Возможно, потому что он упрямо пытался разбудить в ней то, что давно умерло, напоминая ей обо всем, что было погребено в памяти ее под толстым слоем праха и пепла.

Горечь их она ощущала сейчас в горле.

И со злостью, точно намеренно желая причинить боль, бросила:

– Ты опять трусишь, старик. Ты бродишь вокруг да около и боишься говорить о главном. – Она помолчала, собираясь с мыслями. – Раз так, я избавлю тебя от необходимости задавать вопросы. Слушай.

То наводнение в Шамаре не было случайным. Ты знаешь, я занялась чернокнижием вскоре после рождения сына… Так вот. Это было первой моей попыткой управлять стихией самостоятельно. Если не считать мелочей, попыткой вполне успешной.

Не знаю, что помешало мне – собственная неловкость или происки Солнцерогого, который решил покарать меня за сношения с силами Тьмы. Я и до сих пор не знаю ответа. Мне ведомо лишь то, что воды Тайбора взбунтовались после древних заклинаний, сорвавшихся с моего языка…

– Что?!

Троцеро не смог сдержаться, так чудовищно прозвучали ее слова.

– Три сотни человек утонули при наводнении. Затоплены были целые деревни. Погибли люди, скот, посевы! И ты говоришь об этом так спокойно, точно… точно…

Он не находил слов.

Гнев его не затронул ведьму. Казалось, она даже получает удовольствие от этого.

– Это были всего лишь крестьяне. – Она дернула плечами в знак презрения. – Да и я сама поплатилась немало.

Она невольно поднесла руку к обезображенному лицу.

– Эти ожоги – плата демону Мизраху. Слуге Черного Сета. Он откликнулся на мой призыв, чтобы раздвинуть водяной вал и спасти меня и нашего сына. Только мы вдвоем уцелели.

Она повернулась к огню и задумчиво посмотрела на пламя.

– Когда наводнение спало, демон доставил мальчика во дворец. Таково было условие. Через пару поворотов клепсидры его нашли, успокоили и отогрели. С тех пор он воспитывался в Тарантии, а Вилер заменил ему отца.

– Но почему, почему ты взяла тогда с меня клятву, что я сохраню тайну? Почему не разрешила мне открыто объявить себя отцом Валерия? Тогда бы он не изведал холодности Лурда, а жил бы в неге и довольстве на родине своих предков! Как ты могла поступить так с нашим сыном, Марна?