Конан и Время жалящих стрел

Иной, возможно, усмотрел бы намеренное оскорбление в том, что во дворце ему отведен столь непрестижный угол, – однако Троцеро Пуантенского подобные вещи не задевали. Он ценил уединенность своих покоев. И, скорее всего, не подозревал даже, что кто-то из стражников может не разделять его пристрастий.

– Так что, матушка, попытайте лучше счастья в другом месте, – закончил с добродушной усмешкой вояка. – Благословите нас на прощанье – и ступайте себе прочь.

В иное время, возможно, гневное ворчание, донесшееся из-под низко надвинутого капюшона, насторожило или даже рассердило бы стражника. Но он отстоял полдня на часах, его разморило от безделья, и сейчас, когда день уже клонился к вечеру, душа жаждала покоя. Негодование монашки лишь позабавило его.

– Матушка… – примирительно начал он.

Но женщина не дала ему договорить. Голос ее, низкий и хрипловатый, буквально сочился ядом, когда она отчеканила:

– Не зови нас матушкой, болван! Любая честная мать, имея такого сына, как ты, почла бы за благо утопить его во младенчестве и ежечасно возносила бы хвалы Митре, за то, что он дал ей силы сделать это!

Эге! А она оказывается злюка! Вон как разошлась… И как только Митра терпит таких сварливых служительниц?

Будь пуантенец понаблюдательнее, он сообразил бы, что эта неожиданная, ничем не оправданная вспышка гнева едва ли может быть направлена на него лично, и скорее всего, он, сам того не ведая, послужил лишь поводом для странной гостьи выплеснуть затаенную ярость. Однако жизнь солдата едва ли располагает к философствованиям, и единственное, что ощутил стражник, было удивление, а затем испуг. Набожный сын набожной матери, он не хотел бы настроить против себя одну из святых сестер.

– Прошу простить, если оскорбил вас ненароком, добрая мать, – произнес он с достоинством, стараясь не выдать охватившего его смущения. – Однако мне строго приказано не пускать тех, кого граф сам не приглашал. У него почти никто и не бывает.

– Так и что же? – Тон женщины чуть заметно смягчился. Она приняла извинения стражника. – Откуда тебе знать, что он не ждет нас?

Столь простая мысль не приходила ему в голову. Воин почесал голову под шлемом.

– Да мне, вроде, никто не говорил…

– Ну так спроси! – рявкнула жрица, явно теряя терпение.

Про себя стражник пожалел несчастных послушниц, вынужденных изо дня в день терпеть ее нрав.

– Сходи и спроси, примет ли он настоятельницу храма Святой Фредегонды Шамарской?

Ого! Она и вправду не простая монахиня… Как знать, может, сиятельный граф и вправду ждет ее. Может, ее специально позвали попотчевать раненого целебными бальзамами?

По правде сказать, о Святой Фредегонде стражнику ничего не было известно. Однако жрица говорила уверенно, и спорить с ней было непросто. К тому же, Митра их ведает, этих шамарцев. У них все не по-человечески. Где еще в Аквилонии додумаются записывать в святые обычных людей, пусть и потрудившихся во славу Митры, – да еще ставить храмы в их честь?!

Пожав плечами, он приоткрыл левую створку двери, более узкую и легкую, которую единственную отворяли для менее важных посетителей.

– Тарван, – кликнул он приятеля, меланхолично кидавшего кости в крохотной приемной у дверей. – Скажи там, пусть передадут графу… Монашенка его спрашивает – из храма Фредегонды.

– Фредегонды Шамарской, – процедила женщина, и он послушно повторил:

– Да, Фредегонды Шамарской.

О чем-то это имя говорило ему, но он никак не мог припомнить… Да тут еще напарник, которому явно лень было двигаться с места, пустился в пререкания. А этого он уже стерпеть не мог.

– Тарван, клянусь Митрой! Оторви задницу от лавки, если не хочешь получить тумаков! Ты мне еще спорить будешь. Пошел вон, кому сказано!

Он удовлетворенно проследил, как тот неохотно встал и двинулся к двери, ведущей в личные покои графа.

– Да поживее давай, – пробурчал он ему вслед и обернулся к терпеливо ожидающей в коридоре настоятельнице.

Должно быть, подсознательно он ожидал от нее похвалы. Она до такой степени напомнила ему мать, что невольно хотелось угодить ей, добиться одобрения. Однако он был разочарован. Из-под капюшона не донеслось ни звука. Должно быть, еще сердится, невольно подумал пуантенец.

Нет, ну до чего же она напоминала ему мать!

В неловком молчании они дождались возвращения Тарвана. Стражник отметил с удивлением, как торопливо тот бежит к ним.

– Сказал пригласить войти, – объявил стражник запыхавшись.

В голосе было недоумение. Должно быть, что-то странное услышал он от графа.

Про себя первый стражник подумал, что надо будет расспросить напарника, как только уйдет монахиня. Что-то необычное было во всей этой истории.

А пока он с почтением отворил перед женщиной дверь. Лишь в последний миг он спохватился, чтобы не открыть и вторую створку, – это было бы уже слишком.

Но почему-то ему стоило большого труда не сделать этого.

Царственной походкой женщина вплыла в приемную. Тарван поспешил за ней.

Часовой со вздохом затворил дверь и вернулся на свой пост, с ненавистью озирая тихий пост, где никогда ничего не происходило.