Конан и Время жалящих стрел

ВРЕМЯ СВИДАНИЯ

К восточному крылу дворца, где располагались покои, отведенные пуантенскому графу, подошла немолодая служительница Митры. В Аквилонии женские обители Солнцеликого были редки. Немногие здесь могли похвалиться тем, что хотя бы раз в жизни им посчастливилось узреть живую митрианку.

Они называли себя Матерями, носили рясы цвета шафрана, не употребляли в пишу мяса и слыли хорошими врачевательницами.

Стражники у входной двери, в голубых плащах с вытканным Золотым Леопардом, молча раздвинули алебарды. Кто бы ни была эта женщина, уже немолодая, судя по ее тяжелой походке, ясно, что пришла она сюда не со злым умыслом.

Испокон века в Аквилонии жрецы Хранителя Горнего Очага имели неограниченные права. Они могли идти, куда им заблагорассудится, и любой аквилонец обязан был распахнуть им двери и пригласить в дом. С них не имели права брать плату в тавернах и на постоялых дворах (вздумай они забрести туда), им беспрепятственно давали лошадей на переправах и лодки на пристанях – они могли проходить везде, не боясь, что им преградят путь или попросят разрешительную грамоту.

Исключение составляли, пожалуй, только личные покои монарха, казна и государственная тюрьма.

В Пуантене все было иначе. Там жрецы наделялись теми же правами, что и любой горожанин или селянин. Но здесь – Тарантия. И южане вынуждены были спрятать гордость в карман и уважать чужие обычаи.

Жрица молча прошла внутрь и уверенно пошла к покоям графа, словно дорога ей была хорошо знакома.

Стражник-пуантенец, стоявший на часах у опочивальни Троцеро, озадаченно поднял брови. Он знал о правах митрианцев, которыми те наделены в этой варварской державе.

Как же быть?

Начальник охраны велел не допускать к владыке Пуантена посторонних. После злополучной дуэли их господина с немедийским послом на душе у него было неспокойно, и он велел усилить охрану. Однако какая опасность могла исходить от закутанной в желтое покрывало монашенки?

И все же приказ есть приказ.

– Я все понимаю, матушка, – извиняющимся жестом развел руками стражник, – но нашему господину сейчас не до дел небесных. Он едва оправился после ранения.

– Истинный слуга господень должен думать всегда о своем покровителе, – сухо возразила монашка, – и в часы забав, и на смертном одре. Или твой хозяин вспоминает о небожителях лишь тогда, когда молится даровать ему здоровье, богатство и славу?

– Да что вы говорите такое, матушка! – растерялся пуантенец. – Месьор всегда служил примером веры. Он приносил жертвы подателю Жизни. Небу не за что гневаться на него.

– Что ты знаешь о путях господних, южанин, – усмехнулась жрица. – Но довольно слов! Отвори дверь и пропусти нас к графу!

Стражник удивленно оглянулся вокруг. Как странно. Почему она говорит «мы»? Разве она пришла не одна? Хотя кто их разберет, этих митрианок! Живут, как отшельницы, в дальних монастырях. Все у них не как у людей…

– Мне строго-настрого приказано никого не пускать без доклада, – проворчал он. – Я знаю, что слуг Митры велено пропускать везде. Но поймите, тут особый случай! Граф еще не оправился от болезни.

– Тем лучше! Мы поможем встать ему на ноги!

Должно быть, в храме Митры она занимает не последнее место, подумалось стражнику. Возможно даже, наставница послушниц. У него у самого мать ушла в монастырь после смерти отца – он кое-что слышал об обычаях митрианок и слегка побаивался их. Правда, у него на родине все по-другому. По крайней мере там человек не будет говорить о себе «мы», словно он пришел с компанией приятелей.

А эти митрианки… Странные они, сказать по правде. Называют себя «матерями», и ведут соответственно, точно и впрямь все мужчины на свете – их сыновья. Сыновья непослушные, строптивые, которых не исправишь иначе как хорошей поркой.

И эта, видать, не лучше прочих своих сестер.

Часовой усмехнулся в усы.

– Да на что вам наш хозяин, матушка? – сделал он последнюю попытку. – В Пуантене у себя граф, может, еще и жертвует храмам, но здесь, в столице…

Он многозначительно подмигнул, словно намекая на ряд обстоятельств, обоим собеседникам известных, но о которых вслух все же говорить было небезопасно.

Казалось, он готов болтать так до бесконечности, обрадованный возможностью хоть немного развеять скуку. Служба в последние дни шла вяло. Раненый, граф никуда не выезжал, эскорт был ему не нужен. А стоять на часах у дверей, где ни в кости не сыграть, ни словом ни с кем не перемолвиться – тоска смертная.

Пристройка, гордо именовавшаяся Пуантенским Павильоном, где находились покои графа, в действительности представляла собой приземистую обветшавшую башню всего в три этажа высотой, на самых задворках королевского дворца.

Здесь и в самые шумные дни было необычайно тихо. Не долетал сюда ни уличный гул, ни суета основных покоев. Липы, которыми засажен был крохотный, убранный серым гравием дворик перед павильоном, шелестели остатками листвы, неудержимо напоминая о сельской жизни.

Даже пахло тут как-то не по-городскому.