Однажды он начал рассказывать историю собственной жизни. Провинциальный дворянин, никогда не мечтавший о гвардейских выпушках. Из средней семьи: отец был судьей, мать окончила гимназию. Никогда не был женат: «У меня очень высокие требования, полковник. А женщины… Они все как на подбор: дуры, сквалыжны, злы. Зачем мне? Куда как лучше для обеих сторон отношения любовные: нежность, зов, ожидание и трепет». Окончил юнкерское в Оренбурге — по первому разряду, служил в провинции, но после фронта оказался в Петрограде. Рассказ об Октябрьском перевороте в его устах звучал удивительно: «Временное правительство… Вы мне не говорите о нем: интеллигенция у власти — что может быть смешнее? Их ведь никто не хотел защищать, представьте себе, полковник! К вечеру 25 октября во дворце не осталось никого, верьте на слово! Вы думаете, большевикам потребовались пулеметы, пушки? О нет… Пьянь с какого-то корабля на Неве долбанула пару-тройку раз, кирпич посыпался, испуг был невероятным! Даже крейсер «Аврора» — насквозь багровый — и тот стрелял только холостыми. Что за мразь… В общем — мы ушли, они — вошли. Все было засрано до потолков! Вонища, гнусность, воровство и мерзость. Краснюки позабавились всласть. Портрету Государя глаза выкололи. Штыками! Что такое 93-й год у лягушатников? Дамский онанизм. Всего-то ничего положили под нож — вкупе тысяч пять. Да ведь те, кто позволяет класть себя под нож, — они ножа достойны!»
Проехали Камышлов, и здесь всезнающий Корочкин поведал Дебольцову о Камышловском падиннике, где большевики зарыли в землю, в снег — по пояс — двести пленных офицеров. «Что эта сволочь может дать России, народу? Если мы их не задавим — не будет России». — «Давить надо во имя чего-то…» — задумчиво сказал Дебольцов. «Я знаю — во имя чего: не ради же этих, с красными пупками, эсеров? Ради царя, вот что я вам скажу!»
Так они познакомились и нашли общий язык.
Золото доставили без приключений, когда подъехали к банку — там все было оцеплено, ящики разгрузили и распрощались тепло, договорившись о встрече по предстоящему делу. Дебольцов ушел в здание, Корочкин стоял в задумчивости у автомобиля и слушал частушки, их пели в толпе неподалеку:
Пела под неистовый хохот хорошенькая бабешка лет тридцати. Ей вторил басовитый, с гармоникой:
Подошел и откозырял поручик, юный совсем: «Здравствуй, Геннадий. У нас здесь брошь появилась, черт ее знает, откуда — новая принадлежность кладовой. Я так думаю — кто-то из ближних Государя еще в Тобольске передал в надлежащее хранение». — «И что же?» — «Да просто, Гена, мы ее возьмем и используем по назначению: министров наших красных сбрасывать будем». — «Будем, да ведь кража?» — «Оставь. Организацию ты создал? Она должна работать? Деньги нужны? Ну и то-то же…» — откозырял, ушел, молоденький, лицо милое и глаза голубые. И не жил еще совсем, а ведь обречен…
Это Корочкину представилось настолько ясно, что даже настроение испортилось. Но в одном прав: организация должна работать. Деньги для этого очень нужны. А там — что Бог даст…
Подошли два монашка убогих: «Мы победим?» — «Молитесь, святые… Кому еще у Бога за нас просить…»