— Гениально, сударыня. — Бабин перелистал паспорта. — Как удалось? Впрочем, если вам…
— Отчего же, это вполне легально. Я общаюсь — по службе, конечно, — с консульским отделом Наркомата иностранных дел. Остальное — просто.
— Просто… — Бабин взял паспорт в руки. — Но похоже на сказку. Если это обнаружится — вас, Анна Петровна, расстреляют.
— Все мы когда-нибудь умрем…
— Верно. Мы уйдем через час, Анна Петровна, и только поэтому я позволю себе задать вам вопрос, который до сих пор не задавал: Борис Сергеевич Овсянников, супруг ваш, он ведь довольно часто бывал в Петербурге, вы помните такое обстоятельство?
— Да. Особенно в девятьсот девятом и десятом. Почему — не знаю, не вникала.
— Мы были знакомы с Борисом Сергеевичем, встречались два раза. У него была особенность…
— Присюсюкивал — это вы хотите сказать? Вы что же — подозреваете меня?
— Анна Петровна, береженого, как говорится… У вас, может быть, семейные фотографии сохранились?
— Уничтожила после развода… Впрочем… — подошла к секретеру, выдвинула ящик. — Вот, не угодно ли… — протянула визитку с золотым обрезом. Бабин взял и молча передал Дебольцову. На фотографии был запечатлен мужчина средних лет в парадной жандармской форме, с эполетами подполковника. Лихо закрученные усы, маленькие, глубоко посаженные глаза, выпирающий подбородок.
— Это подполковник Овсянников, — кивнул Бабин, — но вас, Анна Петровна, рядом нет?
— Это все, что я смогла сделать для вас, — несколько загадочно произнесла Анна Петровна. — Надежда, мы больше никогда не увидимся, и, знаешь, глядя на тебя, да и на вас, господа, я невольно вспомнила вещие строки: «Захватило вас трудное время не готовыми к трудной борьбе…» Все в руках Господних, прощайте…