и скоро пришли двое из усадьбы и унесли Пако на носилках, а сеньорито Иван ушел в рощу с Кирсе, стараясь его расшевелить, но тот, мерзавец, ни в какую, мычит, молчит, угрюмый, словно бы немой, зато с веревкой и приманной птицей справился на диво, прямо дар какой-то, что ни скажи, туже, мягче, подтяни, отпусти, все мигом сделает и в точности как по нотам, голуби прямо так и шли, а сеньорито только поспевал, пиф-паф, все ему мало, но стрелял он сегодня плохо и кричал-бранился, а больше всего его брала досада, что нельзя ни на кого свалить, и еще он злился, что Кирсе видит его неудачи, и говорил
папаша твой меня расстроил, руки дрожат, в жизни так плохо не стрелял
а Кирсе отвечал из листвы
бывает, бывает
а сеньорито распалялся
бывает или не бывает, так тебя растак, а я говорю то, что есть, и ты это помни
и пиф, и паф, и пиф-паф-паф-паф! и орет
еще один кретин на мою шею!
а Кирсе наверху сидит, молчит, словно это не про него, а когда вернулись в усадьбу, сеньорито пошел к Пако и сказал
как живем? лучше тебе, Пако?
а Пако отвечал
ничего, сеньорито Иван
а нога лежала на табурете и очень распухла, как резиновая
плохо она сломалась, сеньорито
говорил Пако
вы не слышали, кость треснула?
а сеньорито гнул свое
знаешь, Пако, в жизни я столько не мазал, как сегодня, ну прямо как новичок, что твой сын подумает?
а Пако отвечал
ясное дело, разволновались!
но сеньорито продолжал
ладно-ладно, ты меня не оправдывай, столько охот на моем счету, разве это мыслимо, чтобы я промазал вон на таком расстоянии, как отсюда до цветов? а, Пако? видел ты, чтобы я промазал как отсюда и до цветов?
а Кирсе пришел вслед за ним скучный, как и нет его, в одной руке связка убитых птиц, в другой — чехол с ружьем, а тут, в проеме дверей, под виноградом, появился Асариас, босой, ноги грязные, штаны висят, сам улыбается, поскуливает, как кутенок, и Пако немного смутился, и показал на него, и сказал:
это мой шурин
и сеньорито Иван оглядел Асариаса и сказал да, семья у тебя подходящая…
а он, Асариас, пошел к голубям, словно его тянуло магнитом, и выкинул руку, и стал их щупать одного за другим, открывал клюв, рассматривал лапки, проверял, молодой или старый, самец или самка, а потом поднял тусклые глаза и посмотрел на сеньорито можно, я ощипаю?
жалобно сказал он, а сеньорито спросил
ты умеешь ощипывать птицу?
и тут вмешался Пако
как не уметь, только это всю жизнь и делал
и, без лишних объяснений, сеньорито взял у Кирсе связку, и дал Асариасу, и сказал
когда ощиплешь, отнеси донье Пурите, от меня, понял? а ты, Пако, собирайся, поедем в Кордовилью к доктору, не нравится мне твоя нога, а двадцать второго охота
и все они вместе, сеньорито, и Кирсе, и Регула, перенесли Пако в машину, а в Кордовилье дон Мануэль, доктор, пощупал ногу, и подергал, и сделал два снимка, а потом сдвинул брови и сказал
снимки и смотреть не буду, малая берцовая кость
а сеньорито сказал
как это?
а доктор ответил
перелом
но сеньорито никак не хотел в это поверить
брось, Маноло
говорил он
двадцать второго у нас охота, мне без него не обойтись
а дон Мануэль (глаза у него были черные, острые, как у инквизитора, а затылок ровный, как срезанный) пожал плечами
я тебе говорю, что есть, Иван, а ты делай, что хочешь, твоя скотинка, ты хозяин
а сеньорито скривился
Маноло, не в том суть
а доктор сказал
сейчас я могу только одно, поставлю шину, воспаление сильное, гипс класть нельзя, а через неделю привези его
а Пако молчал и хитровато смотрел то на одного, то на другого, а доктор сказал
перелом не очень тяжелый, но это надолго, мне очень жаль, Вансито, однако ищи себе другого помощника
сеньорито Иван растерялся и сказал
а, кретинство, и это еще повезло, ведь упал вот так,
и он показал на край ковра
чудом не разбился, кретин
и они поговорили еще, и сеньорито уехал в усадьбу и через неделю поехал в Кордовилью, и доктор еще не снял шины, когда он сказал
придумай что-нибудь, Маноло, он мне очень нужен двадцать второго числа
но доктор, дон Мануэль, замотал изо всех сил срезанным затылком
да это же не сегодня завтра, мой дорогой, а он сорок пять дней пролежит в гипсе, кстати, можешь купить две палки, через неделю начнет немного двигаться, но только у себя дома
и он положил гипс, и сеньорито повез Пако в усадьбу, и ехали молча, как чужие, словно связь между ними оборвалась, и Пако вздыхал иногда, ощущая свою вину, и пытался ее замазать
вы уж поверьте, сеньорито, очень мне жалко
но сеньорито глядел куда-то за ветровое стекло, и хмурился, и молчал, и Пако улыбался, и пробовал шевельнуть ногой, и говорил
тяжелая, шельма
но сеньорито молчал, и думал о чем-то, ловко обходя выбоины, и только после того, как Пако попытался в четвертый раз, отрывисто проговорил
слушай, Пако, эти медики знают свое, а ты не сдавайся, да, старайся, ходи, вот бабушка моя, царствие ей небесное, хромала до самой смерти, и ничего, с палкой, без палки, главное — двигаться, ходить, невзирая на боль, а сдашься — тебе конец, это я тебе говорю