Кому отдаст голос сеньор Кайо? Святые безгрешные (сборник)

Она поставила на стойку стакан, взяла с полки бутылку и налила Виктору вина:

— Опять едете?

— Что делать!

— Из одной поездки в другую. Как идут дела?

— Идут — уже неплохо.

Через открытую стеклянную дверь проникал влажный пар: только что прекратился ливень. Сотни разноцветных листовок осели на влажную мостовую, прилипли к ней. Проехала машина с мегафоном, что-то пронзительное выкрикивавшим, но проехала так быстро, что едва можно было расслышать начало обращения, остальное же поглотил шум других машин, проносившихся по широкой улице.

— Ну и зануды, — сказал рядом с ним безбородый юнец.

Появилась Лали в голубом с вырезом джемпере, обтягивавшем маленькие груди, и в джинсах.

— Привет! — сказала она. — Как спалось?

— Мало и плохо, — сознался Виктор.

Улыбка у Лали была сочная и мягкая, а не одеревенелая, какая бывает после сна.

— Что будешь пить?

— Ничего не хочется, — сказала Лали.

Виктор расчесал густую бороду пальцами правой руки. Лали спросила:

— Ну, как интервью?

— Чушь собачья.

— Почему?

— Сама знаешь. — Виктор настроил голос на комическую торжественность: — «Что вы будете делать в кортесах, если вас выберут депутатом?» Действительно, черт побери, что я буду делать в кортесах? Сидеть на заседаниях, слушать и выступать, если покажется нужным.

— Ты, надеюсь, не сказал так, уж больно приземленно.

Они стояли лицом к двери, но, когда Рафа вошел и обнял их за плечи, Лали все-таки вздрогнула.

— О чем говорят депутаты? — сказал Рафа. Наклонился к Лали:

— Один поцелуй, любовь моя.

Лали механически чмокнула его в щеку.

— Если бы ты вложила немного больше чувства, ничего дурного не случилось бы, милочка. — И тут же обратился к белокурой официантке: — Стакан красного, живо!

— Где ты поставил машину? — спросил Виктор.

— На углу. Плохое место.

Он залпом выпил стакан и положил на стойку несколько монет. Через дверь виден был летевший над городом маленький самолет. Он летел по голубому небу, и белая лента от хвоста вилась за ним серпантином.

— Пора отваливать, старики, хватит слюни пускать на самолетик.

Лали поддержала:

— А то Суарес из кожи лезет, а мы…

Виктор посмотрел в одну сторону, потом в другую:

— Где же твоя машина?

— Иди, иди, старик, за углом.

Это был светло-желтый «сеат-124», и на правом его боку красовалась улыбающаяся физиономия лидера, а на левом — огромная эмблема партии. Рафа открыл заднюю дверцу, приглашая Виктора.

— Ты — назад. — И, видя, что тот не двигается с места, добавил: — Шевелись живее, старик, ты же все-таки кандидат в руководители как-никак, а?

Виктор повиновался. Лали сказала:

— Хочешь, я поведу?

Рафа крутил на пальце ключи.

— Что? — Он сел за руль. — Ты уж давай следи за дорогой, да не забудь: пристегни свой прелестный бюст ремнем безопасности.

Машина тронулась. Улица кипела. Автомобили неслись в обоих направлениях, а пешеходы — их было множество — высыпали на мостовую, стоило движению застопориться хоть на миг. Рафа беспечно и лихо объезжал машины и пешеходов, стараясь первым подойти к светофору.

— Слушай, нельзя ли поспокойнее? Так ты до собрания все нервы нам вымотаешь, — сказал Виктор.

Улица, словно ковром, была выстлана призывами и листовками, машины, проезжая, оставляли на них отпечатки шин. С фасадов, с заборов, огораживающих строительные работы, с мрамора банковских зданий пестрые плакаты приглашали голосовать за ту или иную партию. Время от времени попадались неистребимые надписи, сделанные краской.

— Погляди-ка, — показала Лали, смеясь.

На зеркальных стеклах большого магазина тканей чья-то рука вывела: «Хочешь голосуй, хочешь нет. Как твоей левой пятке угодно».

Рафа хохотнул.

— Ничего, — сказал он. — А этот, посмотри!

Чуть поодаль та же рука написала теми же буквами: «Автономию Куриэлю!» Виктор спросил:

— Куриэль — это селение, что славится своими сосисками? Там еще церковь в мосарабском стиле?

— Оно самое, — сказала Лали.

Они домчались до моста, там машин было меньше, и Виктор чуть согнулся, достал из кармана кассету и через плечо протянул ее Лали:

— Поставь, если не трудно. Подсластим наше путешествие.

Лали прочитала надписи с одной и с другой стороны и обернулась к Виктору с жалостливой улыбкой.

— Но, Виктор… — сказала она.

— Черт подери, что там? — спросил Рафа, косясь на пленку краем глаза.

— «Букет роз», — сказала Лали.

— Ну, депутат, нам только слюней не хватало.

Лали вставила кассету в магнитофон. Теперь улыбка ее стала доброй и снисходительной, какая появляется на лице у взрослого, имеющего дело с ребенком. Последние дома города остались позади, и они мчались средь чистого поля. Зазвучали первые такты.

— Это слишком, старик, — сказал Рафа.

Лали добавила, не переставая улыбаться:

— Виктор у нас не от мира сего: он все еще душою с сарсуэлой[12], а нам сарсуэла как рыбке зонтик.

Виктор перегнулся. Схватил Лали за волосы и тихонько дернул.

— Ты что, на самом деле думаешь — какие политические взгляды, такая и музыка?

— Нет, конечно, — сказала Лали, — но объясни, пожалуйста, как ты сочетаешь любовь к легкому жанру с прогрессивным мировоззрением?