Комплот детей

Парню было на вид около двадцати пяти лет. С забранными в хвост волосами, торчащими из-под шапки, и очень молодым, геометрически правильным лицом, он походил на киногероя второго плана, из тех, которых ты вряд ли узнаешь в другом фильме просто потому, что лица у них абсолютно незапоминающиеся.

— При чём здесь моё сердце?

Лена почувствовала на своей руке прикосновение. Он погладил её запястье, сказал:

— Наверное, очень сложно было смириться с потерей себя. Это горькое чувство, как будто всё, что теперь остаётся — до конца жизни наблюдать за облачком пара, вырывающимся из твоего рта. Вся жизнь как облачко пара…

Лена оскорблённо уставилась на него:

— А ты? А вы все? Вы себя не потеряли?

— Семён, не расстраивай нашу гостью, — попросил профессор. «Гостья» звучало жалко — так, будто вместо мусорных баков и брошенных машин вокруг них вздымались увешанные гобеленами стены настоящего замка.

— Я, например, себя и не находил, — сказал парень, заложив руки за спину. — Я всю жизнь думал, что я создан для чего-то вот такого, исключительного. Что обычная жизнь не по мне. Но теперь я думаю, что на свете просто нет моря, в котором я мог бы почувствовать себя рыбой. Так тоже бывает, представляете себе?

— Мне не интересно.

— Некоторые из них, — продолжил конвоир, головой указав на своих попутчиков, — точно себя нашли. Они хотели быть значимыми, хотели казнить и миловать, даже в таких мелких масштабах как сейчас, и они это получили.

Кто-то из его товарищей сделал враждебное замечание. Ленка не вслушивалась. Она вышагивала в кольце этого почётного караула, думая, что когда-то, может, будет вспоминать об этом моменте с горечью. Она бы с удовольствием почувствовала сейчас эту горечь на языке — оказалось это не таким простым делом. Мысли скользили по заледеневшей душе, как коньки фигуриста по льду, не в силах проникнуть внутрь и вызвать хоть какой-то отклик. Если бы Ленка услышала сейчас выражение «вещь в себе», она бы приняла его на свой счёт.

Вышли на Черемшанскую, повернули на Советскую. Поднялись по разбитым ступенькам, которые под снегом выглядели как распухшие пальцы артрозника, к жилому дому — одной из десятков в этом районе двухэтажек, построенных пленными немцами после войны. Такие дома были мозолью на глазу любого прогрессивного горожанина, грезящего о ярких небоскрёбах и просторных парках с распутными, укрытыми в надлежащих местах разве что мхом, скульптурами. Теперь жалкое прежде жилище превратилось в настоящий танк, шедевр фортификационной мысли. Сквозь окна подвала было видно, что внутри что-то горело, пыхтело и кашляло, и дым шёл, казалось, прямиком из-под земли. Стёкла дрожали, однако они были почти прозрачными, и чувствовалось что там, внутри, тепло. На двери простой кодовый замок, из тех, которые когда-то подростки приводили в негодность пинками или консервными ножами. Один из подручных профессора набрал код, открыл дверь, и их окутал густой туман — в подъезде было как в бане по-чёрному. Из-за дыма по щекам текли слёзы, и Ленка, привалившись к стене, принялась жадно хватать воздух. Она начала задыхаться, и кто-то сказал ей: «Держи голову выше!». Она послушалась. Стало немного легче. Она вдруг обнаружила, что кроме неё и Евгения Филипповича внутрь не пошёл никто — остальные остались под чахлыми тополями, от которых уже начали отпиливать ветки на растопку костра, смолить свои сигареты.

Внезапно с грохотом распахнулась подвальная дверь. К серому дыму примешался чёрный, будто всех курильщиков «Примы» на свете собрали вместе и заставили выдохнуть. А потом Ленка увидела нечто… нечто, что на четвереньках выбиралось из подвала. Похожее на гигантского муравьеда, только с гладкой, блестящей кожей на голове и отвисающим брюхом, оно тыкалось тупой мордой в стены и ступени лестницы, как щенок, который делает свои первые самостоятельные шаги. Огромные круглые глаза собирали блики от закопчённой лампочки. Это ли профессор имел ввиду, когда говорил о том, что они найдут способ избавить Лену от бремени? Неведомый зверь, как будто пришедший из тёмных рассказов Лавкравта, выест плод прямиком у неё из чрева — вот о чём была речь? Долгие мгновения понадобились Лене, чтобы задымлённый разум признал в существе мужчину в противогазе и в грязной мешковатой одежде, который волок за собой полупустой мешок. Снова распахнулась входная дверь, снежная пыль и едкий чёрный осадок смешались между собой. Человек в противогазе исчез за дверью подъезда, было слышно, как он здоровается с куряками снаружи. Лена, кашляя и отмахиваясь от смога, проследовала вслед за профессором вверх по лестнице.

Здесь было значительно легче. Окна распахнуты, но, несмотря на это, было очень тепло. Волосы моментально начали липнуть к вспотевшему лбу. Вдоль стен на площадке сидели и лежали какие-то бедняки. Ими же были заполнены коридоры между дверьми в квартиры. Лена осторожно ступала меж рук и ног, подмечая, что здесь тоже хватает больных и раненых. Похоже на полевой госпиталь и ночлежку для бездомных — два в одном.