Комната с призраком

Видевший много несчастий, но впервые столкнувшийся с той бездной отчаяния, что открылась ему в словах Маддалены, Шарль, хотя и не расположенный обычно к бурному изъявлению чувств, отвернулся от нее и, будучи не в силах более сдерживаться, заплакал.

— О, не плачьте, — узница обратилась к королю, — нет никого, кто любил меня, и нет никого, кого я любила… Я должна плакать, но я пою…

Глубокая грусть звучала в ее словах, а облик выражал чуждую им безмятежность. Ошеломленные французы замерли у порога. В этот миг дверь широко распахнулась, и в камеру вбежал запыхавшийся Джакопо. Протягивая руки, он кинулся к дочери, но Маддалена в испуге отшатнулась от него.

— Ты не узнала меня? Я — твой отец, ради Бога, ответь мне, скажи что-нибудь, Маддалена!

— Ты?! Ты не отец! Мой бедный отец был совсем седой, а твои волосы красны от крови. Смотри — она капает с них, — ты убил моего отца! Ты убил Боржиано!

— Дитя! О! Дитя мое! — простонал старик, хватаясь за сердце.

— Какой страшный удар, — прошептал король, поддерживая рухнувшего без чувств Джакопо.

Безумная медленно приблизилась к ним. Та скорбь, что так поражает в лицах мадонн старых мастеров, наполняла теперь ее голос:

— Бедный, он тоже, наверное, потерял отца. А может, они убили его невесту, как убили моего Боржиано. Открой глаза, мы будем вместе оплакивать наше горе… Мы будем петь, чтобы облегчить сердца.

Все еще не пришедший в себя Джакопо был вынесен из темницы на руках короля и его рыцарей. Через несколько дней он скончался. Лишь однажды, на краткий миг, сознание возвратилось к умирающему. В бессильной ярости призывал он кары небесные на голову Мили Ланфранчи, но безутешной оставалась душа его, и тогда в невыразимой тоске он звал свою Маддалену.

Глубоко потрясенный увиденным, Шарль лично проводил несчастную флорентийку за пределы тюремной ограды. Взор ее все так же блуждал, бессмысленный, обильные слезы скатывались по мертвенно-бледным щекам. Душа ее, смятая жестокими испытаниями истекших суток, страдала; болезненные фантазии разрывали ее на части. И тем тяжелее воспринималось ее безумие, ибо необыкновенная красота девушки нимало не померкла от пережитого — Маддалена была прекрасна, как только может быть прекрасна земная юность.

Только она ступила на улицу, к ней бросился взволнованный Боржиано. Вместе с другими флорентийцами освобожденный из-под стражи, он сразу устремился на поиски потерянной возлюбленной и наконец нашел ее.

Не будем даже пытаться описать их встречу; и его несчастная не узнала. Трудно себе представить, а еще труднее описать ту тоску, что проникла в его сердце, ту боль и отчаяние, что охватили его, когда ему предстало лицо любимой, такое нежное и выразительное недавно, теперь же — растянутое в бессмысленной гримасе безумной веселости.

В уединенных покоях, большую часть дня предоставленная самой себе, Маддалена постепенно освобождалась от наполнявших ее душу ужасов. В те редкие минуты, когда речь ее обретала связность и мысль, казалось, вновь оживляла взор, она вспоминала тех, с кем ее разлучила страшная ночь. Но то были краткие мгновения, и просветление сменялось новым приступом безумия, не желавшего отпускать из своих объятий истерзанную страданием душу. Расстроенное воображение стало отныне реальностью для Маддалены, и терпеливый Боржиано, как ни пытался нащупать тропинку к сердцу любимой, теперь понимал, что прежних дней не вернуть никогда.

Кровь закипала в его груди при мысли о негодяе Ланфранчи. Жалость и тоска отступали прочь, поруганная любовь взывала к отмщению; ненависть и гнев переполняли его существо. В час смерти старого Джакопо у его ложа стоял Боржиано, слова умирающего жгли его. С тех пор вся его жизнь была подчинена одной цели — дождаться удобного случая и отомстить. И такой случай не заставил себя ждать.

Однажды вечером в безлюдных кварталах Лангдарно Боржиано встретил своего врага. Противники немедленно обнажили оружие; многоопытность не спасла Ланфранчи; защиту его смял яростный натиск Боржиано, и острие шпаги уснуло в его груди. Клинок со звоном переломился, и негодяй, обливаясь кровью, упал на землю. Вложив в ножны сломанную шпагу, Боржиано в спешке покинул место поединка. Только он скрылся, улицу заполнила собравшаяся толпа. Зловещим шепотом от человека к человеку передавалось имя Ланфранчи. Из груди убитого извлекли обломок, и в неверном свете блеснуло клеймо «Флоренция». Раздались крики:

— Проклятые флорентийцы!

— Смерть флорентийским собакам!

Когда же волнение слегка улеглось и шум поутих, было решено обойти каждый флорентийский дом, каждую флорентийскую семью и найти недостающую часть оружия.