Комната с призраками

– Должен признать, – сказал он, – что за несколько недель до несчастья на Джона по временам действительно что-то находило, но не перед самой смертью. Проявлялось это по-разному. Сначала он твердил, что за ним следят. Человеком он был впечатлительным от природы, но у него никогда прежде не возникало подобных навязчивых идей. Я никак не могу избавиться от мысли, что над ним довлела чья-то злая воля, и ваш рассказ снова оживил в моей памяти все, что случилось с ним. Как вы думаете, здесь может быть какая-то связь?

– Смутно я начинаю ощущать, что это вполне возможно. Мне говорили, что незадолго до гибели ваш брат очень резко раскритиковал в печати одну книгу. А совсем недавно я сам перебежал дорожку тому человеку, который ту книгу написал.

– Только не говорите мне, что зовут его Карсвелл.

– Речь идет именно о нем.

Генри Гаррингтон откинулся в кресле:

– Я так и думал. Я должен вам все объяснить. Мой брат несколько раз обмолвился, что считает Карсвелла виновником своих несчастий. И вот еще что вам будет небезынтересно узнать. Мой брат очень любил музыку и не пропускал в городе ни одного концерта. Месяца за три до смерти он вернулся с одного из них и показал мне программку – коллекционировал он эти штуки, вот ведь блажь. «Представляешь, – говорит, – эту я чуть не потерял. Наверное, уронил ее под кресло. Пока я шарил по карманам, мой сосед по ряду предложил мне свою. Сказал, что она ему не нужна, а потом встал и ушел. Крупный такой мужчина, никогда прежде не встречал его в партере». По его словам, тот вечер он провел очень беспокойно. А через некоторое время он перебирал свою коллекцию и между страниц той программки, которую, кстати, я не очень внимательно тогда рассмотрел, нашел обрывок бумаги с очень странной надписью, сделанной красными и черными чернилами. Почерк был затейливый, и больше всего это было похоже на рунические письмена. «Ага, – сказал мой брат, – надо думать, тот джентльмен забыл эту каллиграмму. Что и говорить, в такие рисунки обычно вкладывают немало трудов – значит, надо вернуть! Но как мне выйти с ним на связь?» Мы это дело обсудили и пришли к выводу, что не стоит давать рекламное объявление – пусть брат попытается найти его на следующем концерте, который должен был состояться очень скоро. Злополучный листок бумаги лежал поверх какой-то книги. Мы сидели у камина, потому что вечер выдался холодный и ветреный. И вот, должно быть, дверь открылась, хотя я этого не заметил, но только налетел порыв сквозняка, нетипично теплого, подхватил ту бумажку, и она угодила прямо в пламя, сгорев мгновенно, почти не оставив пепла. «Что ж, – сказал я тогда, – теперь ты уже не сможешь ее вернуть». Он с минуту молчал, а потом бросил мне довольно раздраженно:

«Верно, не смогу, но только не надо столько раз мне об этом твердить». Я заметил, что сказал всего один раз. «Четыре раза, не меньше!» – бросил в сердцах брат, и я задался мимолетным вопросом, что это на него нашло. Но перехожу к главному. Не знаю, читали ли вы ту книгу Карсвелла, которую разгромил мой злосчастный братец. Я вот читал дважды: до и после его смерти. В первый раз мы потешались над ней вместе. Написана она была жутко косноязычно – инфинитив на инфинитиве, о стиле даже говорить не приходится, от такого материала у любого преподавателя словесности волосы встали бы дыбом. Что до содержания, классические мифы и истории из «Золотой легенды» перемешались в нем с документальными рассказами про обычаи современных дикарей; все это, несомненно, заслуживает серьезного отношения, но только надо уметь подавать такой материал, а Карсвелл не умел. Он, похоже, не понимал разницу между «Золотой легендой» и «Золотой ветвью»[54] и безоговорочно верил им обеим. Короче, книга производила жалкое впечатление. После несчастья с братом я перечитал ее – лучше она не стала, но впечатление на этот раз оставила совсем другое. Как я вам уже сказал, я стал подозревать, что Карсвелл желал моему брату зла и даже в какой-то степени был виноват в случившемся. Поэтому текст стал казаться мне настоящим средоточием зла. Особенно поразила меня одна глава – в ней говорилось о рунических ставах, составляя которые можно приворожить или убить человека. Карсвелл писал об этом так, будто исходил из собственного опыта с подобными вещами. Не буду вдаваться в детали – скажу только, что вежливым соседом брата на том концерте он и был. Я подозреваю – даже более чем подозреваю, – что сгоревшая бумажка имела важное значение, и мне верится, что, сумей мой брат вернуть ее, он, возможно, был бы сейчас жив. А теперь скажите мне, с вами ничего похожего не случалось?

Естественно, Доннинг тут же вспомнил эпизод в библиотеке Британского музея.

– Значит, он все-таки отдал вам бумаги? – спросил Гаррингтон. – Вы уже успели их просмотреть? Нет? Тогда, если не возражаете, мы просто обязаны это сделать – и прямо сейчас.