Комната с белыми стенами

Я заглядываю в гостиную, семейную комнату, кухню, подсобку, оба кабинета, в игровую, музыкальную, в рабочую – но ее нигде нет. Я направляюсь к лестнице. На трех верхних этажах особняка расположились четырнадцать спален и десять ванных комнат. Я начинаю со спальни Рей на втором этаже. Ее самой там нет, зато есть пиджак Ангуса, в котором он заявился под дверь моей квартиры. На кровати стоит набитая чем-то черная холщовая сумка, на которой мелкими белыми буквами написано «Лондон он санди».

Примерно полсекунды я борюсь с собственной совестью, затем расстегиваю на сумке молнию. О боже! Вы только взгляните! Тут и пижамы, и зубная щетка, и электробритва, и зубная нить, и по крайней мере четыре пары носков, трусы-боксеры… Я быстро застегиваю молнию. Любые слова бессильны передать, как же мне не хочется лицезреть трусы Ангуса Хайнса!

Великолепно. Мой тюремщик прибыл – тот самый, на которого я кричала за то, что ему хватило такта не разбивать мое окно. Хочешь не хочешь, но я увижу его снова и умру от стыда. Так, по всей видимости, чувствовали себя сторонники апартеида, когда правда начала всплывать наружу и они были вынуждены часами просиживать у Нельсона Манделы, рассказывая ему, какое все-таки они дерьмо, а не люди. По крайней мере, мне кажется, что так оно и было. Я задумаюсь о том, не бросить ли мне читать бульварный журнальчик, а вместо этого подписаться на что-то серьезное, что расширило бы мой кругозор, – например, на «Экономист» или «Нэшнл джиогрэфик».

Я расстегиваю молнию на боковом кармане чемодана Ангуса. Здесь уж точно не будет никакого нижнего белья. Вряд ли Ангус поровну поделил трусы между отделениями чемодана. К моему великому удивлению, в кармане оказываются два DVD-диска. На обоих – сделанные мною для «Бинари Стар» программы «Ненависть после смерти» и «Резать себя до крови». То есть он продолжает расследовать мою творческую деятельность. Вообще-то «Ненависть после смерти» – моя лучшая работа. Надеюсь, он ее посмотрел. Это передача из шести серий про семьи, в которых вражда между одной ветвью и другой продолжалась в течение нескольких поколений. В некоторых случаях родители на смертном одре вытягивали из детей клятву, что те не дадут вражде угаснуть, что, когда они сами уже будут в могиле, их дети продолжат ненавидеть их врагов, затем – детей врагов, а потом и детей вражеских детей.

Боже, как же это мерзко! Мерзко хотеть, чтобы ваша ненависть передалась другим, мерзко цепляться за нее самим.

Я больше не держу зла на Лори. Я не питаю к нему ненависти, не желаю ему зла. Мне хочется одного… Нет, об этом лучше не думать. Какой смысл?

Я кладу диски в сумку Ангуса и в следующую секунду слышу шаги. Они доносятся с лестничной площадки третьего этажа, у меня над головой, но когда я иду туда, там уже никого нет.

– Эй, кто там? – кричу я.

Я заглядываю в ванные комнаты третьего и четвертого этажей, но там нет никаких признаков жизни. Наверное, мне послышалось. Не лучше ли пойти в свою комнату и лечь в постель, где дать выход слезам и сорвать злость на подушке? Ведь я мечтаю об этом с той самой минуты, как ушла из Риджентс-парка.

Я открываю дверь в спальню и вскрикиваю, увидев рядом со своей кроватью мужчину. А вот он, похоже, ничуть не удивлен. Он улыбается, как будто я должна была знать, что обнаружу его здесь.

– Кто вы? Что вы делаете в моей комнате?

Я знаю, кто он такой. Это брат Рей. Тот самый темноволосый юноша с фотографии на кухне, где оба ее брата изображены с веслами в руках. На нем белый джемпер для игры в крикет и брюки, в которых молний больше, чем ткани. Никогда не понимала, зачем человеку в течение дня может понадобиться сделать брюки короче или длиннее? Что это за целевая аудитория? Кто они, те, чьи икры работают неполный рабочий день?

– Все с точностью до наоборот, – говорит брат Рей, по-прежнему улыбаясь. – Это моя комната.

– Рей сказала, что это гостевая комната.

– Все верно. Это моя гостевая комната. А это мой дом.

– То есть Марчингтон-хаус ваш? – Кажется, Лори сказал, что родители Рей живут в Винчестере. – Но…

– Вы располагаете какими-то иным сведениями?

– Извините, просто я… вы так молоды. На вид мы с вами примерно одного возраста.

– Это сколько же?

– Тридцать один.

– В таком случае я младше вас. Мне всего двадцать девять.

С моего языка вот-вот сорвется бестактность.

– И когда же вы успели заработать столько денег, чтобы купить этот дом? В школе, в перерывах между зубрежкой латыни и крокетом? Или же конструктивно воспользовались иной возможностью?

Я понимаю, что несу полную чушь, напуганная тем, что застала в своей комнате незнакомца. Почему он поджидал меня здесь? Как вообще он смеет владеть этим огромным особняком? Неужели он открывал мой чемодан? Рылся в моем белье, пока я рассматривала трусы Ангуса Хайнса?

– Между крокетом и зубрежкой латыни? – смеется он. – Вы это изучали в школе?