Комната на чердаке

— Какие там солдаты! У царя были солдаты, а у них ничего не было, только что свои руки. А на фабрике, где мы с мужем работали, каждый рабочий так был зол на царскую власть, что ужас! И мой тоже делал там разные дела, только я не выспрашивала — знала, что тайное это.

А за ним уже следили, подсматривали, разнюхивали, надо было остерегаться. А тут как раз нужно было оружие перенести в одно место, покушение готовилось на одного самого подлого. Ну, я взяла и понесла.

Взяла это я тючок, иду себе помаленьку, будто так, ничего особенного. А по коже у меня так мурашки и бегают. От тяжести и от страха всю в пот бросает.

И все мне казалось, что кто на меня ни посмотрит, так сейчас уж и знает: ого, Калиновская оружие несет!

— И что? И что?

— Да ничего. На место как следует принесла и оставила. Теперь, когда я лежу вот в постели, ногой шевельнуть не могу, так мне странно даже, как подумаю, неужто это я та самая, что когда-то со Слизкой улицы через весь город с оружием шла!

Старушка задумывается на минуту.

— А еще когда-то… жил у нас парень, молодой такой, веселый…

Как самую интересную сказку, слушает Зося эти старинные истории, которые бабушке Калиновской кажутся совсем недавними и близкими.

Разноцветной мозаикой развертывается долгая жизнь. Свадьба в деревне. Молодая девушка, всю ночь танцующая до упаду. Гремящие станки ткацкой фабрики и склонившаяся над ними молодая женщина. И, наконец, эта унылая, запущенная комнатка и лежащая на кровати старушка с парализованными ногами. И все эти три женщины — все одна и та же Калиновская.

Зося смотрит на морщинистые, дрожащие руки, на изборожденное морщинами лицо. Каждая такая морщина — след, который жизнь, проходя, откладывала на некогда гладком лице молодой девушки. Трудная, тяжелая это была жизнь. Сначала спина сгибалась над глинистой пашней, в сенокос и жатву лился с лица пот. Потом — работа на фабрике. Та пора, когда ткачиха шла по улице, неся тяжелый сверток с оружием для борьбы с угнетателями. Троих детей выходила Калиновская, «вывела в люди», как говорила она. А теперь, когда она лежит беспомощная, больная, возле нее нет никого.

— Да, Маня всегда относилась ко мне лучше всех, а теперь, когда она в больнице, никто уж обо мне не позаботится. Сыновья уехали, поженились, один в Америке. Говорят, ему хорошо живется, но про старую мать он не вспомнит.

У Зоси слезы навертываются на глазах. Заботливо поправляет она одеяло на ногах старушки.

— А ты, милая девочка, и все вы хорошие, что о старушке позаботились. Нелегко, нелегко жить на свете человеку, когда он уже не может работать…

Зося не знает, что сказать. А как хотелось бы ей утешить старушку! Ее маленькое сердечко возмущается такой несправедливостью.

Ведь эта Калиновская так тяжело работала всю свою жизнь не для себя — для других, для этих детей, которых она «вывела в люди». Неужели за все это ей не полагается спокойный угол, лучший, чем эта тесная каморка, и уход, лучший, чем она имеет, потому что в сущности она не имеет никакого. Но Калиновская не умеет долго печалиться. Несмотря ни на что, в ней еще сохранилось много бодрости.

— Эх, — говорит она, махнув рукой, — нечего тоску наводить! Вот лучше я расскажу вам, как меня раз мальчишки в деревне напугали.

Адась поскорее бросает щепочки, с которыми он возился у печки, и подбегает к кровати. Из предыдущего рассказа он мало понял. А вот такие истории — это для него. Он прислоняется к кровати и слушает.

— Вышла это я раз вечерком, потому что услышала какой-то скрип во дворе, да и отец говорит: «Конюшня, наверно, не заперта, надо бы запереть…»

Калиновская все рассказывает и рассказывает. В комнате чисто и уютно. Весело потрескивает огонь в печи.

Глядя на лица сидящих подле нее детей, старушка забывает о своих горестях и заботах, и бремя многих лет как будто спадает с ее плеч.

Глава VIII ПРОСТОЙ СИТЕЦ

Возвращаясь с фабрики, Анка остановилась перед витриной. В ярком свете лампочек пестрели за стеклом разноцветные материи. Были здесь и однотонные, и с цветочками, и в горошек, и в полоску, и со всевозможными узорами.

Рядом с Анкой остановились две девочки.

— Какая тебе больше всего нравится?

— Сама не знаю… Вот эта, в горошек, красивая… Вон та с красными маками, гляди.

— Ну, это же простой ситец, — с гримаской ответила другая.

Анка отошла. Но услышанные слова долго звучали у нее в ушах. И особенно четко вспомнились на следующий день, когда она прошла за высокую ограду фабрики и принялась за свою обычную работу.

«Простой ситец», — сказала та девочка и, вероятно, совершенно не имела понятия о том, что значит «простой ситец». Так же как не понимала этого и сама Анка, даже тогда, когда мать рассказывала ей, как там, на фабрике. Только собственными глазами надо было увидать, что такое этот ситец.