Комната Джованни. Если Бийл-стрит могла бы заговорить

– Если ты имеешь в виду этих недотеп, которые носятся со своими завиральными идеями, считая себя во всем равными мужчинам – quelle rigolade![74] – их надо как следует выпороть, чтоб они наконец поняли, кто правит миром.

Я рассмеялся.

– Твоим женщинам нравилось, когда их пороли?

– Не знаю, – улыбнулся Джованни. – Только из-за этого они меня не бросали. – Теперь мы оба расхохотались. – Во всяком случае, эти женщины не были похожи на твою глупышку, которая мотается по Испании и шлет открытки в Париж. Чего она этим добивается? Нужен ты ей или нет?

– Она как раз поехала в Испанию, чтобы это выяснить, – сказал я.

Джованни широко раскрыл глаза. Было видно, что он возмущен.

– Поехала в Испанию? А почему не в Китай? Что она там делает – трахается с испанцами и сравнивает с тобой – кто лучше?

Теперь пришел мой черед возмутиться.

– Ты не понимаешь, – раздраженно произнес я. – Она умная и сложная девушка, ей надо было уехать, чтобы подумать.

– О чем тут думать? Похоже, твоя девушка глуповата. Она что, не может решить, с кем ей спать? Хочет на двух стульях сидеть?

– Будь она сейчас в Париже, – резко проговорил я, – меня бы в этой комнате не было.

– Жить ты, скорее всего, здесь не смог бы, – согласился Джованни, – но видеться нам никто не запретит, разве не так?

– Ты так считаешь? А вдруг она узнает?

– Узнает? Ну и что?

– Брось валять дурака, – сказал я. – Сам знаешь.

Джованни внимательно посмотрел на меня.

– Мне сдается, твоя малышка просто ненормальная. Она что, следит за тобой? Или наймет детективов, которые станут спать под нашей кроватью? И вообще, какое ей дело?

– С тобой нельзя говорить серьезно, – сказал я.

– Еще как можно, – возразил Джованни. – И сейчас я говорю серьезно. А вот тебя понять не могу. – Он тяжело вздохнул, налил себе еще кофе и поднял с пола бутылку коньяка. – Chez toi[75] все всегда запутано и сложно, как в английских детективах. Твердишь: узнает, узнает – будто мы преступление какое совершаем. Нет никакого преступления.

И Джованни налил себе коньяку.

– Просто она очень расстроится, если узнает, вот и все. Сам знаешь, как грязно говорят о… таких отношениях. – Я замолчал. По выражению его лица было понятно, что мои слова не произвели на него впечатления. – Кроме того, в моей стране это считается преступлением. Не забывай, я вырос не здесь, а там, – прибавил я в свое оправдание.

– Если тебя пугают грязные слова, – сказал Джованни, – тогда непонятно, как тебе удалось дожить до твоих лет. Грязь ведь так и льется из людей. Они (большинство, по крайней мере) не пользуются грязными словами, только когда действительно рассказывают о чем-то грязном. – Он замолк, и мы переглянулись. Несмотря на всю его браваду, Джованни тоже выглядел испуганным. – Если твои соотечественники считают интимную жизнь преступлением, тем хуже для твоей страны. А что до девушки, ты разве пришит к ней? Когда она здесь, ты что, постоянно рядом? И не можешь пойти и выпить в одиночку? Или побродить по улицам, подумать? Говорят, американцы много размышляют. А когда ты думаешь или выпиваешь, можно тебе засмотреться на другую девушку, проходящую мимо? Или поднять глаза к небу и почувствовать, как бьется в твоих жилах кровь? Или все кончится, как только приедет Гелла? И тогда – ни выпить одному, ни посмотреть на других девушек, ни глаз поднять к небу? Так? Ответь мне.

– Я уже говорил тебе – мы не женаты. Видно, сегодня ты не способен меня понять.

– И все же ответь – когда Гелла здесь, ты встречаешься с другими людьми без нее?

– Конечно.

– И она заставляет тебя рассказывать, чем ты занимался, пока ее не было рядом?

Я вздохнул. Давно утратив контроль над беседой, я хотел только одного – поскорей ее закончить. И потому выпил коньяк разом, отчего обжег горло.

– Конечно, нет.

– Хорошо. Ты обаятельный, красивый и воспитанный молодой человек – не импотент, поэтому я вообще не понимаю, на что ей жаловаться и по какому поводу тебе волноваться. Устроить, mon cher, la vie pratique[76] очень просто – надо только постараться. – Джованни задумался. – Бывает, конечно, что жизнь идет кувырком, не спорю. Тогда нужно устроить все иначе. Но делать из этого английскую мелодраму – увольте. Тогда существование станет просто невыносимым. – Он налил себе коньяку и довольно улыбнулся, словно решил все мои проблемы. Улыбка была такой простодушной, что я не удержался и улыбнулся ему в ответ. Джованни нравилось думать, что он, в отличие от меня, поднаторел в жизни и теперь может учить меня уму-разуму. Для него это было важно: ведь в глубине души он подсознательно сознавал, что я – в глубине уже своей души – пытаюсь в меру сил ему сопротивляться.

Постепенно мы успокаивались, замолкали и наконец ложились спать. Днем просыпались часа в три-четыре, когда тусклые солнечные лучи ощупывали углы нашей странной захламленной комнаты. Вставали, умывались, брились, подталкивали друг друга, отпуская шуточки, и злились от неосознанного желания поскорее выбраться из этой комнаты. Затем торопливо выбегали на парижские улицы, где-нибудь по-быстрому перекусывали и расставались у входа в бар Гийома.