Комната 15

Я снова толкаю его, он машет кулаком, я отступаю назад и поскальзываюсь на льду, но удерживаюсь на ногах. Джерри пытается нас разнять, но у него не те габариты. Он слишком худой, и ему не хватает сил справиться с нами обоими. Я не собираюсь больше ничего терпеть от Пола. Хватит! Я пробовал по-христиански подставлять вторую щеку, но это не помогло. Хуже того, глядя на стоящего передо мной жирного мужчину, разъяренного, жаждущего насилия, я вижу человека, который так и не изменился: все те же суждения, те же убеждения, те же закостенелые моральные ценности. Я скорее убью себя, чем стану таким, как он.

Из пивной выходят две смеющиеся пары, бросают взгляд в нашу сторону и спешат к своим машинам.

– Ну давай, – говорю я, – ударь меня, как раньше, со всей силы. Ударь, чтобы я смог ответить!

– Росс, тебе это не поможет, – говорит Джерри.

– Он не хочет, чтобы ему помогали.

– Мы делаем это ради твоего же блага, Росс.

– Знаете что? – с жаром говорю я. – Мне не нужно, чтобы кто-либо делал что-то ради моего блага. Я делаю людям добро, а они за это норовят пырнуть меня ножом в спину!

– Не понимаю, что за хрень ты несешь, – говорит Джерри.

– Оставь его! Пусть варится в сознании собственной правоты.

Я не понимаю, о чем говорит Пол. На стоянке тишина, лишь шелест машин по улице да звуки моего и Пола дыхания. Лицо у Джерри приняло жуткий оттенок; он ударяет кулаком по ладони и смотрит на меня с таким выражением, какое я еще никогда не видел.

– Ты отстранен от дела, – пугающе тихим голосом произносит Джерри. – И тебя больше никогда не будет в моей команде.

– Не говори глупостей, Джерри. Сколько лет ты меня знаешь?

Я не верю, что это происходит на самом деле, но он продолжает:

– Можешь забыть о рекомендациях и направлении на новую работу. Скотленд-Ярду придется обойтись без тебя. Убирайся с глаз долой, пока я сам тебе хорошенько не врезал! Проваливай! Я списываю все на то, что тебя шарахнули по башке, на те таблетки, которых ты наглотался, но я больше не желаю видеть тебя в своем отделе. Ты на больничном, после чего подашь заявление о переводе. Мне наплевать, с кем из отдела кадров мне придется ради этого переспать. Ты свободен.

– Засунь себе в задницу свой отдел! – отвечаю я.

Сажусь в «Хонду», хлопнув дверью – что, должен признать, является ребячеством, но мне от этого становится легче, – и уезжаю со стоянки под взглядами Пола и Джерри. У меня такое чувство, будто мне врезали в солнечное сплетение. Останавливается «Ягуар», пропуская меня на круговую развязку, и водитель приветливо машет рукой. Я ему не отвечаю. Я жалею о том, что Пол не попытался мне врезать, потому что я с огромным наслаждением врезал бы ему в ответ.

В висках у меня стучит кровь, и я уже собираюсь сделать круг, вернуться на стоянку и довести дело до конца, уложить их обоих на землю, своего родного отца – половину своих генов – и второго мужчину, которого я всегда хотел иметь своим отцом, альфу и омегу; тех, кто сотворил меня таким, какой я есть.

Но я этого не делаю.

Глава 32

Что я помню о своем отце? Я задаю этот вопрос, слушая свои собственные показания, стоя на месте для свидетелей, практически полностью отрешенный от происходящего вокруг. У меня в голове словно сидит какой-то архивариус, хранитель документов и записей, который решает, какие папки можно прочитать, а какие оставить нетронутыми, что принести из архива, а что оставить на пыльной полке, какие чувства ощутить, а какие нет.

Что я хочу помнить? Мгновения гордости: вид Пола в форме, фотографии с присвоением ему очередного звания, его награды. То, как он хвалил меня за успехи в школе.

Что я не хочу помнить? То, как он все больше и больше отдалялся от матери, лежащей в больнице, месяц за месяцем. То, как я валялся по ночам без сна, рассуждая о том, что Пол не мой родной отец. Мечтая о том, чтобы моим отцом был Джерри.

В день, когда умерла мать, шел дождь, но только порывами – промозглый день со слабой переменчивой моросью. Она пролежала в больнице год после того, как в снегопад приходил врач, и потом еще на шесть недель вернулась домой. Говорили, что лечение ей больше не требуется, только обезболивающие и постельный режим.

Затем однажды Пол сказал мне не заходить в ее комнату. Но я все равно зашел, пока он разговаривал по телефону. Тело матери лежало совершенно неподвижно, немигающий взгляд был устремлен в одну точку. Словно оно опустело, словно закончилась арендная плата.

Пол даже не предупредил меня насчет похорон. Думаю, он собирался обойтись без меня. Потом он говорил, что не думал, что это хорошо для маленького ребенка, хотя мне тогда было уже девять лет, почти десять, и я, хоть и маленький, почувствовал, что были какие-то другие причины: он опасался, что я как-нибудь подведу породу Блэкли – распла́чусь или выкажу детские эмоции. Но в любом случае через неделю после смерти матери одна тетка проговорилась по телефону, что похороны состоятся завтра утром, и я прямо спросил об этом у Пола. Он попытался отговориться, будто мне нечего надеть на похороны, однако понял, что проиграл.