Комментарии к пройденному (журнальный вариант)

Однако на этот раз мы столкнулись с явлением, доселе нам незнакомым. Перед нами встала стена -- мрачная и абсолютно непроницаемая, и за этой стеной ничего не было видно. Это была УТРАТА ЦЕЛИ. Нам стало неинтересно все, что мы до сих пор придумали, и уже написанные 10 -- 20 страниц никуда нас не вели и ни для чего не годились.

Ощущение безысходности и отчаяния, обрушившееся на меня тогда, я запомнил очень хорошо -- и сухость во рту, и судорогу мыслей, и болезненный звон в пустой башке... Но совершенно не помню, кого из нас осенила эта гениальная идея: сделать дядьку-психолога пришельцем из прошлого. "А как он туда попал, в XXII век?" -- "А никак. Тошно ему здесь у нас стало, он и сбежал..." -- "Правильно! Прямо с допроса сбежал!" -- "Или из концлагеря!.." Непроницаемая стена рухнула, и как сразу сделалось ясно и светло вокруг, несмотря на глубокую ночь на дворе! Как стало нам снова интересно, как заработала фантазия, как посыпались предложения! Весь план за несколько часов оказался вывернут наизнанку, выстроен заново и засверкал неописуемыми возможностями и перспективами... Великая вещь -- творческий кризис! Переживать его нестерпимо мучительно, но когда он пережит, ты словно заново рождаешься и чувствуешь себя, будто питон Каа, сбросивший старую кожу, -всемогущим и великим...

Повесть была написана на одном дыхании, за две-три недели, и получила название "Возлюби ближнего", очень скоро, впрочем, переделанное на "Возлюби дальнего". В первом варианте у нее вовсе не было эпилога, кончалась она расстрелом колонны равнодушных машин из

скорчера (называвшегося тогда бластером) и отчаянием Саула, осознавшего, что нет на свете силы, способной переломить ход истории. Потом, когда повесть уже попала в редакцию, вдруг выяснилось, что "возлюби дальнего" -- это, оказывается, цитата из Ницше. ("Низ-зя!") Тогда мы придумали эпилог, в котором Саул Репнин бежит из СОВЕТСКОГО концлагеря, и заодно переменили название на "Попытку к бегству". Этот номер у нас, конечно, тоже не прошел -- концлагерь пришлось все-таки переделать в немецкий. Но и после всех этих переделок повесть смотрелась недурно и оказалась способна произвести небольшую сенсацию в узких литературных кругах. Даже такой ревнитель строгой, без всяких вольностей, научной фантастики, как Анатолий Днепров, объявил ее, помнится, гениальной: так ему понравился необъяснимый и необъясненный сквозьвременной скачок героя -скачок, не имеющий никакого внутреннего обоснования, кроме самого что ни на есть главного: сюжетно-смыслового.

"Можно нарушать любые законы -- литературные и реальной жизни, -отказываться от всякой логики и разрушать достоверность, действовать наперекор всему и всем мыслимым-немыслимым предписаниям и правилам, если только в результате достигается главная цель: в читателе вспыхивает готовность к сопереживанию, -- и чем сильнее эта готовность, тем большие нарушения и разрушения позволяется совершать автору".

Так или примерно так сформулировали мы для себя итоговый опыт работы с "Попыткой...", и этот вывод не раз в дальнейшем позволял нам "выходить из плоскости обычных (в том числе и собственных) представлений" -- как происходило это и в "Понедельнике...", и в "Улитке...", и в "Граде обреченном", и в "Отягощенных злом" много-много лет спустя...

"ТРУДНО БЫТЬ БОГОМ".

Можно ли считать этот роман произведением о Светлом Будущем? В какой-то степени, несомненно, да. Но в очень незначительной степени. Вообще, в процессе работы роман претерпевал изменения весьма существенные. Начинался он (на стадии замысла), как веселый, чисто приключенческий, мушкетерский:

1.02.62. АН: "... Ты уж извини, но я вставил "Седьмое небо", повесть о нашем соглядатае на чужой феодальной планете, где два вида разумных существ. Я план продумал, получается остросюжетная штука, может быть и очень веселой, вся в приключениях и хохмах, с пиратами, конкистадорами и прочим, даже с инквизицией..."

Сама по себе идея "нашего соглядатая на чужой планете" возникла уже тогда, когда мы писали "Попытку к бегству" (там мельком упоминается некто Бенни Дуров, который как раз и работал таким соглядатаем на Тагоре). Теперь вот дошла очередь и до нее, хотя мы еще плохо себе представляли все возникающие возможности и перспективы.

Почему название "Седьмое небо" отобрано было у ненаписанной повести о магах и оказалось передано ненаписанной же повести "о нашем соглядатае", становится ясно из письма АН, большой отрывок из которого я здесь воспроизвожу, дабы читатель мог на конкретном примере представить себе, насколько первоначальные авторские планы и наметки способны отличаться от окончательного воплощения идеи. Даты на письме нет, относится оно, видимо, к середине марта 1963.