Комиссаржевская

«Никто не критиковал в этот вечер артистку, но все любили ее. И как любили, с каким ревнивым вниманием следили за ней, как ловили каждое ее слово, отзывались на каждое движение ее души, с какой грустью провожали ее за кулисы и с каким волнением ожидали нового выхода… Я знаю молодых людей, девушек, которые вдохновляются ею. Знаю множество людей — взрослых и даже старых, которые боготворят Комиссаржевскую, в которых она будит воспоминания о горьком прошлом, жалеют ее, как родную дочь или сестру. И когда она ушла от них, все тосковали».

Ранней весной 1903 года с новыми силами, с подкрепленною верою в осуществимость и нужность своего театра Комиссаржевская возобновляет свои гастроли, свой крестовый поход во имя искусства.

«…Сколько солнца, — пишет она Ходотову, — сколько света и белого-белого чистого снега! Небо бледное, но ясное; только из-за леса видны белые большие облака, как горы, а главное, столько солнца, что смотреть больно, и в воздухе уже весна чувствуется.

Весна, мой Азра, весна, как мне хочется показать Вам, как сейчас здесь хорошо. Я лежу на диване в купе усталая-усталая и гляжу в окно, и думаю…»

Чем дальше уносит поезд, тем ярче весна, и вот уже: «Еду мимо ржи, вижу васильки и слышу, как жаворонки поют свои — мои любимые песни… по пути считаю славных пузатеньких гуторящих гусей и уток и загадываю на счастье…»

Вера Федоровна избавлена от мелочных дел, связанных с гастролями: все делают антрепренеры. Переезды с места на место становятся радостью, хотя все начинается сначала.

«…Итак, мы вчера приехали… в Крым. Тут не хорошо — тут волшебно прекрасно. Начать описывать это все — значит оскорблять — нет слов таких, или, вернее, не мне найти их. Но все-таки лично мне Кавказ больше говорит! Здесь много неги… Здесь все как-то «манит» любоваться собой, а там все полно гордой прелести. Он не завораживает душу — он покоряет ее своей красотой. Но море здесь, море!.. Сколько бесконечной свободы…»

Если случалось до полуночи задержаться в театре или мучила бессонница, Вера Федоровна вставала поздно. Обычно же она просыпалась рано, быстро одевалась и выходила гулять. Она проходила гостиничный двор, с сожалением поглядывая на тихие балконы и открытые окна, за которыми просыпали лучшие часы жизни те, кто не умел любить природу. Выходила на набережную и шла к молу. В этот ранний час босоногие мальчишки с ведрами, в которых плескалась рыба, торопились на рынок. Женщины начинали рабочий день с солнцем. По провинциальной привычке, глядя на молодую женщину с лучистыми глазами, они кланялись ей, желая доброго утра. Дойдя до мола, Вера Федоровна усаживалась на край лодки и, радуясь свежему запаху смолы, моря, подолгу глядела на горизонт. Возвращалась домой все так же бодро и садилась за пианино или писала длинные письма Ходотову, друзьям.

Потом шла на репетицию. В перерыве между послеобеденным часом и началом спектакля она не принимала даже друзей, чтобы сохранить настроение для роли. Исключением не был и антрепренер.

Осенью 1903 года Вера Федоровна еще раз прервала свои гастроли в провинции и возвратилась в Петербург по приглашению А. С. Суворина для нескольких спектаклей в его театре.

Семнадцатого сентября, в день десятилетия сценической деятельности, Вера Федоровна выступила на сцене Петербургского Малого театра, чаще называвшегося по имени его хозяина — Суворинским.

Шла «Сказка» Артура Шнитцлера.

Комиссаржевская играла актрису Фанни Терен — главную роль в «Сказке». Драматизм пьесы развивался из старой женской трагедии — неизгладимого клейма, которое накладывало общество на женщину, отдавшуюся мужчине и покинутую им. Убедившись в том, что семейное счастье для нее невозможно, что она обречена на обычную участь покинутых женщин, Фанни уходит всем своим существом в искусство, презирая условную мораль в любви.

В исполнении Комиссаржевской Фанни не цеплялась за театр, как утопающая за соломинку; нет, она отдается ему победительницей, с гордой, хотя и скорбной, душой.

И в этом частном случае Комиссаржевская давала всеобщее женское страдание и общечеловеческий протест. Мученические глаза артистки, ее страдальческий голос, непередаваемые интонации где-то дополняли, где-то исправляли текст, и на сцене никто не видел рядовой немецкой женщины, профессиональной артистки — нет, перед зрителями развивалась общеженская, общечеловеческая трагедия, каким-то краем своим захлестывавшая душу каждого, кто сидел тут, в темном зрительном зале.

И Петербург, еще раз встречая и провожая каждый выход артистки овациями, сожалел о том, что отпустил в провинцию такую артистку.

Отвечая на привязанность петербуржцев и не имея постоянного театра, Вера Федоровна охотно отозвалась на приглашения участвовать в спектакле Литературного фонда, а Литературному обществу пообещала выступить в симфоническом концерте с мелодекламациями Аренского. Такие концерты очень любила молодежь, и обычно она-то и заполняла балкон и хоры большого концертного зала. Вера Федоровна читала стихи под музыку удивительно проникновенно.