Комиссаржевская

«И в жизни каждого человека бывает такой момент, когда ему ничего не стоит не дать засориться светильнику, и как часто он потухает, не успев «засиять». У меня на столе стоят розы. Я приехала вчера (Железноводск). Устроилась довольно хорошо, но не так, как ждала: я думала, что не смогу заниматься, а теперь мне хочется сейчас поработать и страшно, чтобы что-нибудь не спугнуло этого желания. Завтра начинаю лечение… А знаете, отчего еще мне захотелось написать Вам сейчас? Я купила в дороге книгу: «Письма Тургенева к Виардо». Там он благодарит ее за письмо к нему и прибавляет: «Если бы Вы знали, что это значит, когда дружеская рука ищет Вас издалека и опускается на Вас». Вот мне и захотелось, чтобы Вы пережили это отрадное чувство…»

«Ваш Свет» — подписывает это письмо Вера Федоровна. Так называл ее Ходотов, и таким светом она была для него. Занятая своим делом, своими переживаниями, она не перестает следить за творчеством молодого актера и все время поддерживает в нем священный огонь своими письмами:

«Работайте, работайте, возьмите роль и чувствуйте, чувствуйте, чувствуйте, будто это все случилось с Вами, совсем забыв, что там другой, не такой изображен. И когда совсем уйдете в эти страдания, радости, в хаос или покой, тогда только можете вспомнить, что это не Вы, что он был другой, и делайте что хотите, и психологией и философией — они уже будут на верной, настоящей, единственной дороге…»

Это не просто совет опытного мастера ученику. Это рассказ о самой себе в то же время. Ни в одной рецензии, ни в одном искусствоведческом исследовании не раскрывается Комиссаржевская так полно, искренне и широко, как в своих письмах:

«Во мне самой жажда духовной свободы. Если бы я была иной — я бы не была актрисой».

Комиссаржевская любила писать друзьям, писала много и часто, не жалея для этого ни времени, ни сил.

«…Мне лучше, я играю, но я в 6 часов только заснула, а в 9 уже проснулась. Захотелось перечитать «Царя Федора», и вот что я Вам скажу… Я не знаю, как Вы хотите дать Федора, но, ради бога, не отнимите поэтичности у этого образа. Я боюсь за это, потому что самое последнее время все, в чем я вижу Вас, Вы как-то по-другому стали играть. Именно поэтичности как будто убавилось. Если хотите — это ярче (то, что на закулисном языке называется «ярче»), но шаблоннее…

Когда я читала «Федора», я думала о Вас и о Мышкине и вспомнила, Достоевский говорит: сострадание есть главнейший и, может быть, единственный двигатель человечества… Ведь сострадание делает прозорливым, оно всегда вперед глядит, а так как оно в душе живет, то, значит, душе двигаться помогает… Душа, если не идет вперед, непременно идет назад. Так вот, пожалейте Федора с глубиной Достоевского, прибавьте Вашу прежнюю поэтичность, и роль будет Ваша…»

В начале декабря 1902 года закончился первый крестовый поход Комиссаржевской, он оказался ее триумфальным шествием: неизменный успех и полные сборы на свой театр!

Прервавши гастроли для отдыха, Вера Федоровна вернулась в Петербург и здесь в Панаевском театре 21 декабря 1902 года сыграла Магду в новой пьесе Зудермана «Родина».

«Эта Магда, — пишет Д. Тальников, исследователь творчества Комиссаржевской, — крайне характерна для внутреннего роста артистки, ее идейных устремлений в ту эпоху…» Театральный критик Л. Гуревич отмечала, что в трактовке образа Магды артистка выразила «тогдашнее буйно протестантское настроение. Она была вся возбуждение и порыв. Именно в эти дни петербуржцы прозвали Комиссаржевскую «Чайкой».

Спектакль обратился во что-то среднее между митингом и чествованием актрисы. Беспрерывные овации, цветы и речи.

— Возвращайтесь к нам!

— Мы не отдадим вас провинции!

— Вы наша, Вера Федоровна, вы наша!

На сцене появился студент в форменной тужурке с наплечниками технологического, института, с папкой в руках и прочел адрес от молодежи Петербурга.

— «Вы — наша, — читал он. — Мы рукоплескали вашим первым успехам, мы сплетали для вас ваши первые лавры: возвращайтесь к нам!»

Публика неистовствовала.

После нескольких выходов на вызовы, взволнованная и спектаклем и овациями, Вера Федоровна протянула руки к залу, требуя тишины. Зал мгновенно смолк.

— Господа… я ваша, ваша! — вырвалось у артистки.

Это была не просто вырванная волнением фраза. Это было решение основать новый театр в Петербурге, а не в Москве, куда ее звали, сопровождая приглашение выгодными условиями.

Улыбаясь и упрашивая пропустить ее, Вера Федоровна с трудом добралась до своей уборной, где ее встретил Бравич.

— У меня нет сил, я не могу больше… Как быть? — повторяла она, счастливая и испуганная таким успехом. — Как уехать отсюда?

Бравич закутал ее в чужой платок, провел боковым ходом и, усадив на извозчика, отвез домой, в то время как полиция оттесняла громадную толпу от кареты, ждавшей актрису.

На следующий день Петербург говорил только об этом спектакле. Имя Комиссаржевской повторялось в стенах Александринского, Суворинского театров.

Ю. Беляев писал: