Комиссаржевская

Смерть отца не могла не подкосить Комиссаржевскую. Отец был для неё источником вдохновения, образцом неиссякаемой творческой энергии, другом, единомышленником, советчиком. Она глубоко и преданно его любила, он отвечал ей взаимностью — эта искренняя привязанность к отцу заменяла ей неустроенную семейную жизнь, отдалённость от матери и сестёр. Братья, его сыновья от второго брака, были для неё куда ближе! Теперь эта живая нить обрывалась, любви и поддержки ждать было неоткуда.

Начало следующего сезона было ознаменовано всеобщей забастовкой, которая к середине октября достигла общероссийских масштабов. В Петербурге бастовали рабочие и служащие большинства предприятий, служащие банков, министерств, телеграфа и телефонной станции. Сама Комиссаржевская и труппа её театра очень живо реагировали на происходящее и фактически присоединились к стачке. С 15 по 25 октября все спектакли были отменены. Вместо этого в театре происходили заседания, на которых обсуждалось, как артисты могут содействовать общественному движению, актёрские митинги, посвящённые насущным вопросам: свободе сценического слова, уничтожению административного гнёта. Комиссаржевская чрезвычайно активно участвует в них, председательствует, вносит предложения о пожертвованиях «на борьбу освободительному движению исключительно мирными средствами».

Впрочем, из других источников известно, что сама она единолично жертвовала деньги на нужды революционного движения и раньше, отдавая сборы со своих концертов или бенефисных спектаклей. Свидетельствует об этом, например, Л. Б. Красин, сумевший убедить Комиссаржевскую в необходимости таких пожертвований: «Наша кавказская техническая организация довольно успешно использовала приезды на Кавказ В. Ф. Комиссаржевской, дававшей часть сборов на нужды партии. Один из вечеров с участием В. Ф. Комиссаржевской, прошедший с громадным успехом, был устроен в Баку по случайности как раз в том самом доме, в котором жил начальник местного губернского жандармского управления»[363]. Л. Б. Красин вообще отличался тем, что крайне эффективно добывал деньги для нужд партии.

Существуют воспоминания самой В. Ф. Комиссаржевской в записи А. Сереброва (А. Н. Тихонова), одного из соратников Красина и в то же время литератора, знакомого с Толстым, Чеховым, Горьким. Речь в них идёт об организации подпольной типографии в Баку, для которой требовались немалые средства. В 1903 году во время гастролей по Кавказу в Баку дважды оказалась и Вера Фёдоровна, которая познакомилась с Красиным и согласилась ему помочь. Приведём фрагмент этих воспоминаний, которые психологически кажутся нам вполне достоверными, хотя необходимо учитывать, что в советское время тема сотрудничества Комиссаржевской с большевиками искусственно раздувалась. Она просто обязана была им симпатизировать и даже участвовать в подпольной деятельности партии, чтобы занимать достойное место в синклите корифеев русского театра. Впрочем, уйдя из жизни за семь лет до победы революции, сама Комиссаржевская не может быть заподозрена в намеренном искажении фактов:

«Леонид Борисович был там инженером, а я гастролировала. Пришёл ко мне — никогда я его прежде и не видела — и с первого слова: “Вы — революционерка?” Я растерялась, ничего не могла ответить, только головой кивнула... “В таком случае сделайте вот что...” И таким тоном, словно я ему подчинённая...

В Баку меня любят. Начальник жандармов — мой поклонник. У него в квартире мы и устроили концерт. Закрытый, только для богатых. Билеты не дешевле пятидесяти рублей... Я пела, читала, даже танцевала тарантеллу... Успех полный... В антракте мне поднесли букет... из сторублёвок. Леонид Борисович, красивый, во фраке, понюхал букет, смеётся: “Хорошо пахнет”... И — мне на ухо: “Типографской краской пахнет!”... Дело-то в том, что сбор с концерта шёл на подпольную типографию. После концерта у меня в уборной — вся местная знать... Благодарят, целуют мне руки. Леонид Борисович стоит в сторонке, ухмыляется. Распорядитель вечера подносит мне на блюде выручку с концерта... Что-то несколько тысяч. Деньги перевязаны розовой ленточкой с бантом... Через несколько дней Леонид Борисович уехал с ними за границу — покупать типографию. Я ему говорю: “Вы бы мне хоть розовую ленточку оставили — на память!” Смеётся: “И так не забудете!” Сумасшедший!»[364]