Комиссар, или Как заржавела сталь…

– Давай пей! Художественный промысел требует! Новаторства в полотне больше будет! Не тяни резину!.. – И помог довести руку со стаканом до шеи с трясущимся от волнения кадыком… – Ну! Чебурил-ло! Двигай губами!..

Ключник залпом глотнул из стакана…

В запрокинутой голове зрачки глаз уплыли за веки… Небольшая пауза, тишина… Ни кря… Ни га-га-га… Ни кашля… Ни «ух-ахового» удовлетворения… Мановением беды я испугался и засуетился…

– Сейчас, Орех! Сейчас!.. Давай закурим!..

Взял беломорину со стола и вставил ему в рот…

– Кури, Орешек! Кури…

Поднёс зажжённую спичку, не догадываясь о том, что часть папирос, лежащих на столе, были забиты «травкой» руками валявшихся на полу ключников…

Орехимбаев затянулся раз, ещё раз… Из-под верхних век выплыли крупной ядрицей чёрные зрачки глаз, зачихал, просопливился и запел песню «О комсомольской юности…»

– Ёрген мурген комсомол!.. Комун мурден комсомол!..

Весело, залихватски передразнивая, я, вторя, подпевал ему:

– …Одна палка, два струна!.. Я хозяин вся страна!..

Неожиданно прервалось задушевное сопрано, певчий агитатор рухнул лбом на пол, не проронив ни слова…

– Ты чего, Орех?! А?! А-а-а! Я сразу же почувствовал в тебе какой-то подводный камень!.. Раскололся Кокос!.. Ну, блин, и помощнички!.. Ну, блин, работнички!.. Ключники, бл…, одним словом!.. С кем теперь будем стенд рисовать?!

Опустошённым в отчаянии взглядом осмотрел комнату… В углу – висящая на гвозде солдатская шинель. Разбросанные грязные тряпки, клочки газет, объедки… Измято-протёртый плакат на стене – Аллы Пугачёвой, из кинофильма "Женщина, которая поёт…". «Наверно, самоварят блудным сапожком, глядя на неё!..» – злым "цедом" оценил я афишу… Тёмно-серое окно, за которым «июньским банщиком» подглядывала парная ночь с тусклым фонарём-полумесяцем… «Сколько времени?.. Предположим, сейчас одиннадцать-двенадцать часов ночи… Значит, осталось семь-восемь часов на исполнение заказа…» Мучительно, помня о задании, подвывая, размышлял… «Что же будет?! Что же будет?! И что же я такой-растакой разнесчастный?! Завтра меня повесят, как Буратино, кверху ногами, в лифтовой шахте!.. Как обещал капитан Зверюгин… Если к сроку не будет готов стенд…» Взгляд вновь скользнул по висящей в углу шинели. Будоражная мысль-идея спасительной соломки стала грязью гейзера напластываться в воспалённом воображении… «Прибьём гвоздями шинель к стенду… Строительную пластмассовую каску… Закрасим на погонах буквы СА… Белой краской намалюем на каске и погонах U.S. Army… И сапоги прибьём… Только надо самые лучшие, начищенные до блеска… Ну чем не андеграунд?! Каков, блин, перформанс этюдной панорамики! А-а?! Рокирный реверс сюрреалии! Сам Федерико Феллини оценил бы по достоинству мои инсталляции, предвоплощающие "Эврику-инсоляцию"!.. Ну надо же, чё под козырьком-то всплывает!..» И я с торжеством триумфатора оглядел валявшихся на полу ключников… Сапоги были только на Василькове… ржавые от коллекторной грязи, в которых он промышлял, торгуясь с клиентами… «Ну что же… закрасим их чёрной краской… Ладнысь! Снимай, Якут, свои лыжные вездеходы!..» И с лёгкостью стянул оба сапога, которые были на три-пять размеров больше, чтобы не стричь ногти на ногах… Разложив, а затем прибив гвоздями агитационные атрибуты, написал сверху крупными, с подтёками, буквами зловещий заголовок «Акула империализма», присел на пол и призадумался над вариацией исполнения имперских вассалов-шестёрок пентагоновского «аншлюкса».

В голове «СИНЕМАльными» мыслями мелькали невыполнимые фотосюжеты… Так ничего и не придумав, я резко встал, в сердцах матерным приговором плюнул на стенд и отправился в сторожку… Придя в комнату, постоял в замешательстве возле «штабеля ключников», медленно оглядывая каждого злым, ненавистным взором. Очнувшись от грешных мыслей, подошёл к столу и налил в стакан спирта. Выпив, в опустошённом раздумье присел на табурет и закурил… Открыл носком сапога дверцу тумбового стола и обнаружил то, что надо по «законченной маэстральности», – лежавшую в нём тюбетейку Кульмандиева. Вдохновение тайфунной волной рванулось в зал!..

Прибил у сапог статуи Свободы покрашенную в синий цвет солдатскую пилотку и написал белилами на ней: «Ля Франсе». Сложил из грязного вафельного полотенца подобие чалмы и прибил её тоже вместе с тюбетейкой. Размашистым кистевым мазком подписал под ними фразу: «Англо-германские басмачи на службе у акулы империализма!»

– Всё! Готово!.. Красотища-то какая!.. А-а?! Какова политдиспозиция?! Просто изюмительно! Никаких лишних буржуйских политесов! Я в восторге! Поощрят! Наверняка поощрят! «…щрят… …рят… …отпорят… …рят…» – зазвенело тихими отголосками камертонного эхо в многочисленных уголках тёмного зала…

Ещё и ещё раз оглядел стенд… И скулящая тоска стала медленно вползать в утробу, разъедая душу… За окном светало…