Комиссар Дерибас

— Дмитрий Яковлевич, в общих чертах наш план готов. Дожидаться приезда Муравьева я не буду. Ты уточнишь с ним детали и сообщишь мне в Москву. А за это время я доложу Самсонову и Дзержинскому. Надо получить их одобрение. Согласен? Я еду завтра утром.

* * *

Казалось бы, от Воронежа до Рязани рукой подать. Но нужно было уладить домашние дела, найти женщину, которой можно поручить хозяйство, заготовить хотя бы что-нибудь из продуктов. Да и самой экипироваться в дорогу, достать билет. И вышло так, что Цепляева отправилась в путь только в конце зимы.

Поезд подолгу стоял на полустанках. А чтобы доехать от Рязани до деревни, в которой жил Муравьев, пришлось искать попутную подводу. Мария Федоровна порядком намучилась, пока добралась. Но Цепляева была женщина упорная — дала слово, отступать нельзя. И в конце концов Евдокима Федоровича она отыскала и переговорила с ним, как ее об этом просили.

В деревнях жизнь замерла. Мороз и голод сковали все. Даже антоновцы временно поутихли.

Муравьев не очень обрадовался известиям: ведь Мария Федоровна просила его приехать в Воронеж для решения эсеровских дел — такую инструкцию она получила. Евдоким Федорович не торопился к левым эсерам: «Что у них может быть хорошего?»

Муравьев приехал в Воронеж в середине февраля. Было холодно и сыро. Шел снег, перемешанный с дождем. В тот же день зашел к Цепляевой:

— В губкоме эсеров никого нет. Кто меня вызывал?

— Тебя просят зайти в губчека, — не отвечая на вопрос, сказала Цепляева.

— Меня? — удивился Муравьев. — Зачем?

— Этого я не знаю. Пойду вместе с тобой. С нами хотят поговорить.

— Почему вы так долго не ехали? — спросил Кандыбин, как только Муравьев вошел к нему в кабинет.

— Мне никто не говорил, что я нужен вам, а не эсерам. Я бы приехал немедленно.

У Кандыбина собрался «консилиум»: заместитель председателя губчека Ломакин, председатель губисполкома Агеев. Все они поздоровались с Цепляевой и Муравьевым за руку, и Кандыбин, обращаясь к Муравьеву, сказал:

— Мы знаем ваши убеждения и хотим просить вас принять участие в одном важном деле. Нужно проникнуть в штаб Антонова… Это предложение Москвы. — Кандыбин подчеркнул последнее слово, чтобы дать почувствовать Муравьеву, насколько все это-серьезно.

Муравьев даже привстал. Удивленно посмотрел на лица присутствующих. Все были серьезны и выжидающе смотрели на него. Муравьев стал сосредоточенно думать: «Кто из воронежских эсеров может быть, связан с бандой Антонова? — На память ничего не приходило. — Да и с тамбовскими эсерами связи нет никакой…» Покачал головой, развел руками и в недоумении произнес:

— Это очень трудно! Смогу ли я?

Не отвечая на вопрос, Кандыбин спросил:

— Как вы относитесь к этому движению?

— Как я могу относиться к бандитам и убийцам!

— Это вы правильно определили: бандиты и убийцы. Тут наши оценки совпадают. Но сейчас мало дать точное определение этим людям. Ни один честный человек не может спокойно наблюдать за тем, что они творят.

Муравьев покраснел.

— Я готов вступить в Красную Армию и бороться с оружием в руках.

— От вас этого не требуется, — улыбнулся Кандыбин. — Нужно проникнуть в штаб антоновцев…

— Это не в моих силах. Вряд ли смогу я выполнить это задание, — повторил Муравьев.

— А если все же подумать? — не отступал Кандыбин. — Мы поможем вам… Требуется проявить смелость и хитрость. Мы знаем, какому риску будет подвергаться человек при выполнении этого задания.

— Не опасность меня удерживает. Я не представляю, как можно проникнуть к ним в штаб.

— О деталях операции разговор пойдет потом. Сейчас нужно знать ваше принципиальное мнение. Вы можете и отказаться.

— Да нет, вы неправильно меня поняли. Я согласен, — твердо заявил Муравьев.

— Если вы согласны, то давайте приступим к обсуждению наших совместных действий. Вот и товарищ Цепляева вам поможет.

* * *

Дворянская улица[4] в Воронеже славилась своей гостиницей «Метрополь» да еще столовой Енгалычева. В гостинице останавливалась знать, а в столовой питался простой люд. Дом, где помещалась столовая, был одноэтажный, с мезонином. Так и остался бы этот дом безвестным, как десятки других, если бы не одно обстоятельство.

После Октябрьской революции хозяин дома перебрался жить в мезонин, где было посуше и потеплее, а первый этаж городские власти конфисковали. Окна были закрыты ставнями, столовая бездействовала — нечем было кормить. И вдруг ведущая к дому асфальтированная дорожка была расчищена, внутри дома стал раздаваться стук — велись какие-то работы. Прохожие останавливались и с удивлением рассматривали особняк: что там происходит? Опять откроют столовую? Но где же возьмут продукты?

В доме срочно оборудовали две комнаты под зал. Утеплили окна, затопили печь. Поставили столы. На столах разложили книги, журналы, газеты, брошюры. А над дверью, выходящей на улицу, была укреплена вывеска: «Воронежский, комитет левых эсеров». Немного ниже стояла надпись более мелким шрифтом: «Клуб левых эсеров».