Комик

- Как отлично Аполлос Михайлыч читают! - отнесся Юлий Карлыч к судье.

Тот только почесал затылок; комик сидел насупившись; Мишель что-то шептал на ухо Дарье Ивановне, которая, чтоб удержаться от смеха, зажала рот платком. Фани вся превратилась в слух и зрение и, кажется, с большим нетерпением ожидала, когда очередь дойдет до нее; наконец, пришла эта очередь. По ходу пьесы она сидит одна, в небольшой комнате, шьет себе новое платье и говорит:

Виконт! О милый мой виконт!

Я для тебя спешу скорей надеть

Тобою подаренный мне наряд!

Ты, может, будешь, друг бесценный,

Любить меня еще сильнее в нем

Так читала девушка и читала с большим чувством. Затем является виконт, сначала страстный, потом задумчивый; гризетка испугалась: она думает, что он ее разлюбил; но он только вспомнил о маркизе, вспомнил, как она смеялась над его любовью, и еще более возненавидел эту женщину. Он рассказал своей возлюбленной; но она ему не верит и начинает его ревновать.

Вся эта сцена очень удалась, может быть, более потому, что два действующие лица не сбивались в репликах и читали все на память. Дилетаев вставал, ходил, садился около Фани и целовал ее руки; под конец явления Юлий Карлыч и Матрена Матвевна захлопали в ладош", и последняя поклялась к завтрашнему же дню так же твердо выучить роль, как Фани, и просила Аполлоса Михайлыча приехать поутру поучить ее. Второе и последнее действие было также прочитано с большим одушевлением со стороны Аполлоса Михайлыча и Фани и с большим старанием Матреною Матвевною, которая была уже не так однообразна, но по торопливости характера все-таки ошибалась иногда в репликах и не совсем верно выражала акцентом голоса мысль монолога, но Дилетаев следил внимательно и очень часто делал вдове дельные замечания.

- Мы со сцены сходим, - произнес он, - теперь, Виктор Павлыч, ваша очередь - потешьте вы нас вашим чтением. Мне бы очень желалось, чтобы каждое действующее лицо читало за себя; но у меня книжка одна, и роли еще не списаны. Прочтите уж вы одни то, что я отметил для нашего представления, да еще вас прошу пропускать те места, которые зачеркнуты карандашом. Они могут произвести на наших дам неприятное впечатление.

Комик, слушавший чтение всей комедии Дилетаева с грустным лицом, встал.

- Посмотрите, как у него руки дрожат, должно быть, он пьян, - заметил Мишель.

- Какой он странный, неприятно даже видеть: что он - лакей, что ли, чей-нибудь? - спросила его Дарья Ивановна.

- Должно быть, побочный сын Мельпомены.

- Перестанете ли вы меня смешить! Я, право, уеду.

- Бога ради, не погубите меня... Я не буду, честное слово, не буду, отвечал молодой человек и закурил папиросу.

Комик подошел к столу и сел.

- Не любите ли вы пить воду с сахаром при чтении? - спросил хозяин.

- Нет-с, ничего; я и так прочту, - отвечал тот.

- Ему бы стакан водки для смелости закатить, - проговорил тихонько судья Юлию Карлычу.

- Ай, сохрани господи! Он нас всех приколотит, - отвечал тот.

- И хорошо бы сделал, чтобы глупостями-то не занимались.

Комик наконец начал чтение, по назначению Аполлоса Михайлыча, с того явления, где невеста рассуждает с теткою о женихах и потом является сваха. С первого почти его слова Матрена Матвевна фыркнула, Аполлос Михайлыч усмехнулся, Вейсбор закачал головой, Фани с удивлением уставила на Рымова свои глаза; даже Осип Касьяныч заглянул ему в лицо. Смех и любопытство заметно начали овладевать всеми. Вдова, Юлий Карлыч и Фани хохотали уже совершенно, Дилетаев слушал внимательно и по временам улыбался. Судья тоже улыбался. Мишель и Дарья Ивановна перестали говорить между собою. Чтение Рымова было действительно чрезвычайно смешно и натурально: с монологом каждого действующего лица не только менялся его голос, но как будто бы перекраивалось и самое лицо, виделись: и грубоватая физиономия тетки, и сладкое выражение двадцатипятилетней девицы, и, наконец, звонко ораторствовала сваха. С появлением женихов все уже хохотали, и в том месте, где Жевакин рассказывает, как солдаты говорили по-итальянски, Аполлос Михайлыч остановил Рымова.

- Нет, Виктор Павлыч, пощадите, - воскликнул он, отнимая у комика книгу. - О господи, даже колика сделалась... Матрена Матвевна! Не прикажете ли истерических капель?

- Я не знаю, что такое со мною, - отвечала вдова, - я просто сумасшедшая.

- Как вы находите, Дарья Ивановна? - отнесся хозяин к молодой даме.

- Tres drole[21], Аполлос Михайлыч, - отвечала та.

- Живокини[7] не уступит - ужасный урод! - шепнул ей на ухо Мишель.

- Я, mon oncle, никогда так не смеялась... Отчего это? - сказала Фани.

- Это, душа моя, значит высшее искусство смешить. О чем плачете, Юлий Карлыч?

- От смеха, Аполлос Михайлыч, ей-богу, от смеха.

- Вижу, что от смеха, даже наш великий судья, и тот улыбается. Короче сказать: вы, Виктор Павлыч, великий актер.

Все эти похвалы комик слушал потупившись.