Комендантский час

А не получится: Васины пальцы ловят мое запястье стальным браслетом еще на замахе.

— Зачем ты собираешься обидеть стену?

— Затем, что она не даст мне сдачи.

— Дело только в этом?

Даже не улыбнулся. Только добавил во взгляд…

Какое щедрое предложение, ну надо же! Только зря потрачено. Обойдусь.

Он бы и так не ответил. Даже если бы мне удалось провести удар, что весьма и весьма сомнительно. Потому что не посчитал бы нужным. Наши весовые категории находятся на разных концах шкалы, и я для Васи все равно что младенец, а драться с детьми…

Меня здесь никогда и никто не будет принимать всерьез. Это логично, естественно, правильно и нормально. Это данность, которой при желании можно очень выгодно воспользоваться. Это заветная мечта многих: вечно перекладывать ответственность на чужие плечи. Это искушение почище, чем испытания святых. Ключ от всего мира. Нужно лишь протянуть руку и…

Кстати, о руке:

— Пусти.

— Остыл?

Даже не нагревался. Хотя, и вправду стало немного теплее. Где-то внутри.

— Не будешь больше чудить?

Мне ведь с самого начала не позволяют ничего делать. Опекают со всех сторон. Наверное, подсознательно догадываются, что без присмотра кончусь в два счета. И наверное, пора уже согласиться, принять эту настырную заботу, оставить решения целиком и полностью на совести окружающих. Сколько можно пытаться заявить о себе то, что никто не желает слышать?

— И пойдем уже. Хорошо?

Быть послушным всегда проще, чем оставаться самостоятельным. Хотите думать за меня? Да ради бога.

— Хорошо.

Сейчас мы вернемся, пообедаем за общим столом, Вася снова спрячется в тенях, Миша с Борей продолжат прием, таская меня из кабинета в кабинет, и все пойдет своим чередом.

Если сможет пройти сквозь внезапно возникшую преграду.

Их не так уж много — фигур, бочком выползших из ниш и простенков. Может, всего пара дюжин, но узкая улица кажется забитой разношерстным народом. Здесь есть и ящерицы, и квакши, и кто-то действительно космато-шерстистый. Высокие, низкие, округлые, худосочные. Они явно не понимают друг друга, просто физически не могут, но им все равно, кто стоит по правую и левую руку.

Потому что все собравшиеся смотрят только на меня.

Тягучее молчание продолжается несколько минут, пока наконец откуда-то из-за спин не выбирается вперед ребенок. То есть мне представляется, что это ребенок, потому что он… она маленькая, хрупкая, и ее глаза распахнуты так широко и невинно, как не получится ни у одного взрослого.

Девочка подходит ко мне не вплотную, а почтительно останавливаясь примерно в трех шагах. Но ей все равно приходится поднять голову, чтобы посмотреть мне в лицо и спросить:

— Ты правда знаешь, как нам всем теперь быть?

Вот тут ясность вдруг заканчивается, и в голове все начинает смешиваться. Неудобоваримой кашей.

Лица. Взгляды. И те и другие исполнены надежды. Отчаянной, но пока еще светлой. Слепящей мои собственные глаза и заставляющей их слезиться.

— Ну где тут ваш умник?

Вот этот голос звучит иначе. Грубо, бесцеремонно и самоуверенно. Ему уж точно никакая надежда не нужна.

— А ну, брысь отсюда!

Приказ не подразумевает возражений, но местные жители не спешат расходиться. Лишь нехотя расступаются, пропуская вперед группу решительно настроенных коброголовых. Вожак у уличной шайки теперь новый, явно постарше прежнего и заметно массивнее.

— Это ты тут воду мутишь?

Перспективы вполне понятны: передо мной не переговорщики, а группа зачистки. Значит, моя речь все-таки произвела впечатление. Знать бы еще, на кого какое… Хотя, наверное, это уже не важно.

— Не будешь трепыхаться, не будет больно. Уяснил? — Нож в его лапе совсем небольшой, с тонким лезвием, похожим на скальпель. — Ну-ка, открой рот пошире и скажи…

— Они скажут лучше, — глухо произносит Вася за моей спиной, а слева и справа от меня с тихим шипением выдвигаются клинки.

Длинные, плоские, вроде бы неподвижные, но по поверхности каждого с короткими интервалами пробегает волна, мутящая воздух маревом. И видимо, аргумент предъявлен весомый, потому что коброголовые понятливо рассредоточиваются, едва мы начинаем движение.

Лезвия защищают меня с флангов, Васина фигура — с тыла. То, что сам он со спины не прикрыт ничем, я соображаю, только когда улица заканчивается звездообразным перекрестком, но это уже не имеет никакого значения, потому что ухо обжигает приказ:

— А теперь руки в ноги — и дёру!

Миша прикрыл за собой входную дверь, потоптался у порога, то ли чистя подошвы своих ботинок, то ли о чем-то напряженно размышляя, потом отогнул уголок жалюзи и через образовавшуюся щель посмотрел на улицу.

— Какая-то непонятная ажитация с утра пораньше, и вся под нашими окнами… Твоих рук дело, Орри? Еще один гениальный рекламный ход с невообразимыми последствиями?

— Иши, я ни сном ни духом!

— А кто тогда?

Мне захотелось засунуть голову в песок или в панцирь, но ни того ни другого поблизости не наблюдалось.

— И добро бы страждущие были, так нет же. Только носы во все щелки пытаются засунуть.