Комендантский час

За гробом шли родственники покойного, позади них Ананий Ратушный, Дима Коноваленко, Михаил Чоповский, многие, многие другие друзья и товарищи Гончарова. Застывшие, тускло освещенные факелами лица похожи были на групповые портреты, написанные маслом на темном фоне, как у Рембрандта. Валя никого не замечала вокруг, не слышала шелеста подошв по мостовой, всеми мыслями и сердцем была с ним. Вспоминала рекомендацию, которую дал ей незадолго до своей смерти Гончаров. Там было сказано: «Валентину Сергеевну Прилуцкую знаю по заводу больше двух лет, знаю как образцовую работницу, принципиальную и дисциплинированную комсомолку, безгранично преданную делу Ленина, поэтому с полной ответственностью рекомендую принять ее кандидатом в члены большевистской партии. Твердо убежден, что т. Прилуцкая оправдает доверие коммунистов». Духовой оркестр играл траурные марши, затем наступила тишина — обитый кумачом гроб, под крики матери, медленно опускали в могилу. Вместе с другими десятками рук Валя машинально бросила три горсти земли на гулкую гробовую крышку, а сама до последней минуты, пока не вырос над могилой свежий холмик, мыслями и сердцем была с ним, плакала и клялась: «Прощай, любимый друг! Рано ты ушел от нас. Мы никогда тебя не забудем. Я оправдаю, непременно оправдаю твое доверие, доверие коммунистов».

Спустя месяц после того, как Валя пошла работать на завод, в семье Прилуцких произошла перемена: их бросила мачеха. Уехала, никому ничего не сказав, прихватив с собою некоторые ценные вещи. Дети этому были рады, а отец то ли с отчаяния, то ли из-за неприспособленности к холостяцкой жизни женился в третий раз. Теперь женой его стала Ольга Федотовна, работница книжно-журнальной фабрики. Отец взял ее к себе с двумя сыновьями — Владимиром и Петром. Удивительно бывает в жизни. Ольга Федотовна тоже не была родной матерью для детей Сергея Ивановича, а они с первого же дня прониклись к ней уважением и любовью. И женщина оказалась достойной этой любви. Она горячо уговаривала Валю вернуться в школу, пока еще немного пропущено, обещала создать ей нормальные условия для занятий. Валя отказалась. Впечатление создавалось такое, что своих сыновей Ольга Федотовна любила меньше, чем детей Сергея Ивановича.

За год до начала войны Валю назначили инструктором школьного отдела горкома комсомола. Новая работа понравилась ей, свои обязанности она исполняла с огоньком. Вечно о ком-то заботилась: одного устроила на работу, другого — на учебу, и комсомольцы, пионеры тянулись к ней за советом, за помощью. Без отрыва от производства закончила заводской техникум, готовилась к поступлению в институт. Но началась война.

В августе Валя возглавила одну из бригад, которая отправилась на уборку урожая в колхозах Березанского района на Киевщине. Вскоре после отъезда пришла телеграмма от отца: «Приезжай немедленно для важного разговора». Передав руководство бригадой своему заместителю, Валя выехала в Киев.

Гнетущее впечатление произвел на нее город в эти дни. Невольно вспомнилось 29 июня, когда во время налета вражеской авиации зенитчики сбили три фашистских самолета. Вечером одного из них провезли по Крещатику, его сопровождала большая толпа людей. Была там и Валя. Из толпы раздавались выкрики: «Смерть фашизму!», «Проклятье гитлеровским варварам!» Киевляне преподносили зенитчикам цветы, подарки, обнимали и целовали их. Сейчас подобного подъема уже не было. Людей на улицах заметно убавилось, и все выглядели озабоченными, каждый куда-то торопился, углубившись в собственные думы. Казалось, что город медленно умирал, как живой организм, у которого отказали главные центры нервной системы.

Отец объяснил причину ее вызова. На этих днях они эвакуируются на восток вместе с заводом, в списке их семьи числится и она, Валя, следовательно, ей надо побыстрее сдать свои дела, рассчитаться и каждую минуту быть готовой к отъезду. Дома остается только Павлик. Собственно, он остается не дома, а уходит добровольцем на фронт. Завтра должен явиться в военкомат.

«Павлику уже девятнадцать, тоже работает на авиазаводе, — подумала Валя, — а кажется, совсем недавно был ребенком». Она сказала:

— Я не могу поехать с вами, отец, не отпустит меня горком, да и товарищей, с которыми работаю, оставлять никак нельзя, я должна быть здесь.

Отец не настаивал. Как старый коммунист он понимал святость долга.

Пока Ольга Федотовна и Зина накрывали на стол, к Вале подошел Павлик. Высокий, широкогрудый, лицо его удлинилось, меж бровями наметились первые складки, — это был уже не тот мальчик, причинявший сестре так много неприятностей, а красивый, в расцвете сил юноша. На его устах играла сдержанная, грустноватая, тоже по-взрослому раздумчивая улыбка.

— Валя, — заметно смущаясь, проговорил он, — конечно, ты помнишь все, что когда-то было между нами... прости меня. Хорошо, что ты приехала, а я уж сам собирался поехать к тебе в Березань. Я не мог уйти на фронт, не попросив у тебя прощения. Тем более что из этого пекла я, может быть, и не вернусь живым...