Комендантский час

— Как — что? — горячилась Валя. — Ты можешь как отец приказать ему. А не послушается — накажи! Вообще он должен тебя слушаться беспрекословно.

С минуту они молчали, как перед важным решением, которое должны принять, но не хотят брать на себя ответственность за возможные последствия. Собственно, колебался отец. Он покачал головой.

— Наказывать его я не могу. Я никого из вас ни разу не бил. Павлик недавно потерял мать, и у меня не поднимется на него рука. Это было бы жестоко.

— Выходит, что ты молча будешь смотреть, как он превращается в хулигана?

— Я поговорю с ним.

— Поговорить надо строго, но этого теперь уже мало. Видел бы ты, что он вытворяет в школе. Ему за это шкуру спустить надо, пусть знает. Даже я сегодня не сдержалась и дала ему оплеуху.

— Ты?! — Во взгляде отца отразились одновременно удивление и испуг. — Я тебе запрещаю, Валя! Ты ему сестра, старшая сестра, а не...

— Мачеха, — подсказала Валя, воспользовавшись его заминкой.

— ...не чужой человек.

— Именно на правах старшей сестры я и проучила его. И он у меня будет получать столько, сколько заслужит за свое свинство!

— А я запрещаю!

— Ты...

— Запрещаю!

Она посмотрела на отца так, словно на него перенесла злость, которую питала к Павлику.

— Ладно. В таком случае я найду для себя иной выход. А этого лентяя и озорника воспитывай сам.

— Что ты еще надумала? — спохватился отец.

— Увидишь.

Она дрожала как в лихорадке. Хотелось бежать за тридевять земель, бежать, бежать! Резко повернулась и, едва сдерживая желание наговорить отцу язвительных слов за его безволие, вышла из комнаты. И тут случилось непредвиденное. Перед нею в позе непримиримого врага стоял Павлик.

«Он все слышал», — подумала Валя и хотела обойти его, но тот преградил ей дорогу.

— Я тебя когда-нибудь убью! — сказал он тихо.

У Вали снова возникло желание отшлепать его хорошенько, но в глазах Павлика полыхало столько злобы и вражды к ней, что она испугалась. Это были глаза невменяемого, который задумал что-то страшное.

И разговор с отцом, и угрозу брата слышала, конечно, мачеха — дверь на кухню была приоткрыта, — однако не проронила ни единого слова. Зины и Вовки в то время дома не было.

Отныне в семье Прилуцких, кроме недоразумений и ссор, нашла себе прибежище еще и вражда.

На следующий день, выбрав удобный момент, когда они остались одни, Валя сказала отцу:

— У меня к тебе просьба, папа. Устрой меня ученицей токаря на ваш завод. Я уже забрала документы из школы, пойду на работу. Не хочу дальше быть нахлебницей у нашей хозяйки. Если ты этого не сделаешь, я поступлю на работу в другое место.

Отец пытался отговорить дочь, но та настаивала на своем. И он должен был в конце концов согласиться с нею. Так закончились для Вали годы ученья, и она стала работницей Киевского авиазавода. Началась наилучшая и самая содержательная пора в ее жизни.

В цехе, в рабочей среде Валя ощутила наконец твердую почву под ногами. Друзья искренне радовались ее успехам, готовы были при случае прийти к ней на помощь. О такой атмосфере в доме она и мечтать не могла.

Специальность токаря Валя освоила быстро; обучал ее токарному делу Валентин Гончаров, комсорг цеха. Неказистый с виду, худощавый, с болезненным румянцем на щеках, он по сравнению с многими плечистыми, физически развитыми парнями казался немощным, однако его кипучей энергии хватило бы на троих. Мастер, комсорг, добровольный помощник редактора цеховой стенгазеты, агитатор, ответственный за работу бригад «легкой кавалерии» — все эти обязанности он выполнял добросовестно, увлеченно. Было что-то наивно-детское, прекрасное в отношении Гончарова к своей подопечной — Вале Прилуцкой. Друзья замечали, что девушка ему очень нравится, как может нравиться юноше любимая, однако ни малейшим намеком он не проявлял своего чувства к ней, никогда не набивался в компаньоны; раздавался заводской гудок, оповещавший об окончании рабочего дня, и дороги их расходились в разные стороны.

В это время Валя познакомилась с Леонидом Третьяком, у них завязалась дружба, и все же внимание Гончарова льстило ее девичьему самолюбию.