Командующий фронтом

Спишь ты, Забайкалье,
Мертвым сном объято…

К вечеру отряд Лазо добрался до реки Тыгды, неподалеку был расположен дом известного в тех местах зимовщика Шкарубы. Степан, дойдя до реки один, увидел на противоположном берегу невысокого худого старика с развевающейся на ветру седой бородой. Не дожидаясь зова, старик сел в небольшую лодку и, гребя одним веслом, поплыл к берегу, на котором стоял Безуглов.

Не сходя на берег, старик неприветливо спросил:

— Зачем пожаловал сюда?

— Не ты ли Шкаруба? — по-деловому спросил Степан.

— Я!

— Плот у тебя есть?

— Дом, что ли, собираешься перевозить? — усмехнулся зимовщик.

— Не дом, а две повозки, лошадей да людей.

— Кто такие будете?

Степан по затаенной усмешке старика понял, что тот готов за деньги перевезти хоть черта, не то что повозки, и без обиняков сказал:

— Почто долго толковать?.. Перевези да и на ночлег устрой, а деньги я тебе заплачу.

— Ладно! — согласился Шкаруба.

— Вот и сговорились, плыви за плотом.

— Где же твои повозки? — поинтересовался зимовщик.

— Пока приплывешь с плотом — все на берегу будем.

По ленивой воде Тыгды медленно шел плот, и Шкаруба, стоя на нем широко расставленными ногами, управлял одним багром.

Перед тем как снесли первую повозку на плот, Безуглов в присутствии Ольги Андреевны обратился к Лазо:

— Очень прошу тебя, Сергей Георгич, не сильно в глаза бросаться. И звать я тебя буду не по отчеству, а просто Серегой.

— Думаешь, зимовщик выдаст?

— Береженого и бог бережет. Ты меня извини за старую присказку, другой не вспомнил. Шкаруба, видишь ли, деньги любит, обрадовался, когда пообещал ему уплатить. А такой за деньги все сделает.

Несколько раз возвращался Шкаруба с плотом, перевозя красногвардейцев, и вместе со Шкарубой возвращался и Безуглов. Когда переправа закончилась, зимовщик, потирая натруженные, давно огрубевшие руки, потребовал:

— Выкладывай деньги, человек незнакомый!

Сергей успел незаметно всунуть в руку Степана ассигнации, и тот, быстро скомкав их, спрятал в свой карман.

— Торговаться я не стану, но заплачу по совести. Мы не старатели, не с фартом едем, и не душегубы с большой дороги. — Степан вытянул одну ассигнацию, потом другую, поплевал на них и добавил: — Получай наши трудовые деньжата.

Шкаруба рассмотрел ассигнации и спрятал их за пазуху.

Дом, в котором жил зимовщик с женой, стоял у дороги. Другой был в лесу, а третий — еще дальше. В нем ютились два старика, два неразлучных таежника, доживавших свой век. К ним и подался Безуглов.

Наступили осенние сухие солнечные дни, когда в тайге видимо-невидимо рябчиков. На склонах гор созрел дикий виноград, поспели кедровые орехи, а на кустах малинника краснели пузырчатые ягоды.

В один из таких дней Лазо с Безугловым, позвав стариков-таежников, отправились на охоту. Одного из стариков звали Демидом, другого Егором, и отличить их друг от друга было трудно: оба обросшие, с большими узловатыми пальцами на руках, оба осипшие и незлобивые.

Набив вещевой мешок краснобровыми хохлатками-рябчиками, все сели перекурить на густо заросшей, едва заметной тропинке, извивавшейся вдоль горного ручейка. Лазо обратил внимание на странное дерево. Ветвистое и увешанное созревающими плодами, оно, как гигантский удав, обвивалось вокруг маньчжурского ореха.

— Что это растет, Демид? — поинтересовался Лазо, показав рукой на дерево-спрут. Демида он запомнил по шраму на левом виске.

— Аргута, — охотно ответил старик. — В здешних местах редкое дерево, а в Уссурийской тайге оно на каждом шагу. Не дерево, а паразит, стебли, как канаты, зажимают другое дерево, и по его ветвям взбирается высоко-высоко… — Демид усмехнулся. — Как говорят, на чужом хребте в рай ползет.

— А что за человек Шкаруба? — перевел разговор Лазо.

Демид помялся, а Егор прямо ответил:

— Зверя он не боится, а человека сторонится.

— А ты тайги не боишься? — спросил Степан.

— Она нас кормит, — признался Егор, — мы ее, матушку, всю знаем.

— Так уж и знаете? — недоверчиво спросил Степан.

— А то нет? На десятки верст вокруг знаем каждое зимовье, каждую тропу.

— Ну что теперь слыхать об Якутске или о Чите? — Степан выждал с минуту и подзадорил: — Ну, вот и не знаете. Хотите, у меня с вами уговор будет: встречайте людей, узнавайте у них, что на белом свете делается. Как скажете — я вам по мерке риса дам, в другой раз пшена или сахару.

Егор подумал и ответил:

— Согласны на такой уговор, но этому каторжнику Шкарубе — ни-ни…

— Ты меня не учи.

Демид и Егор уходили, возвращались, приносили сведения, и одно безрадостней другого: всей Якутией правят белые, они же и в Чите. На прииски вернулись хозяева, старателей попрекают советской властью, притесняют. Денег развелось уйма, и все бумажные и разные: николаевские, керенки, колчаковские, японские и даже американские.

— На прииски стали каратели наведываться, — рассказывал Демид, — на Алмазном троих рабочих пороли, а на Северном двоих повесили.

— Лютуют, значит, — сказал Безуглов, и по лицу его пробежала хмурая тень.

— Лютуют, — повторил Демид, — этак они и до наших зимовьев доберутся.