Командиры седеют рано

Миронову на вид за сорок. Фигура уже несколько оплыла, округлилась. Глаза спокойные — мудрые, строгие. Три ряда орденских ленточек на груди могли подсказать, откуда появилась эта ранняя седина. Если к этому прибавить пятнадцать лет службы в послевоенные годы, за которые орденов и медалей не дают, то можно сказать — полковник Миронов еще хорошо сохранился.

В кабинет вошел дежурный офицер. Доложил:

— Товарищ полковник, ваше приказание выполнил! В седьмой роте рядовой Паханов отказался повиноваться. Порвал служебную книжку и бросил ее в лицо командиру взвода лейтенанту Лободе.

Миронов удивленно вскинул глаза на дежурного: случай чрезвычайный. Он мысленно проследил вереницу событий, которые последуют за происшествием, — расследование, неприятный доклад командиру дивизии, упреки за плохо поставленную воспитательную работу, вероятно, суд военного трибунала, и количество ЧП в графе учета увеличится на единицу.

— Паханов, говорите?

— Так точно!

— Странная фамилия…

Дежурный промолчал.

— Вызовите ко мне лейтенанта Лободу.

2

Командир взвода Лобода пришел скоро. Он был бледен, возмущен и растерян. Широко раскрыв голубые глаза, невпопад жестикулируя, лейтенант сбивчиво докладывал:

— …Не солдат, а ходячее чепе! Угрюмый… Наглый… Ничего не боится. Я все время жду от него какой-то большой неприятности.

— Вы с ним беседовали? — спросил полковник более спокойно, чем говорил обычно.

— Да, беседовал… и не раз! — все так же возбужденно ответил молодой офицер и зачем-то взъерошил пальцами хорошо причесанные волосы.

— Кем он был до армии?

— Разве от него добьешься, товарищ полковник! Молчит, будто рот у него зашитый! А глаза наглые. Вижу по ним — все прекрасно сознает и понимает. Иногда так взглянет — мороз по коже идет.

— Ну а кто же он все-таки?

— Служит первый год. Призывался в Ташкенте. К нам прибыл недавно — его из другой части перевели. Ясное дело, хорошего не отдадут!

— Что он делал до службы? — начиная злиться, спросил Миронов.

Уловив раздражение в голосе командира, лейтенант поутих, виновато ответил:

— Этого я не знаю. Не говорит он. Загадочный человек. Но я твердо уверен, что он один из тех, для кого мер, определенных Дисциплинарным уставом, явно недостаточно. Таких нужно в тюрьму отправлять или… — Лобода запнулся, посмотрел в глаза полковнику — увидел в них иронию, с горячностью выпалил: — Да, мне иногда хочется дать этому типу по физиономии! А сегодня, когда он рвал служебную книжку, я мог бы…

Миронову случалось и прежде слышать высказывания офицеров о том, что воспитательный арсенал у нас в армии слишком мягок, кое-кто сожалел об отсутствии более крутых мер для злостных нарушителей дисциплины, но до такой крайности еще не доходило.

— Вы, товарищ Лобода, — усмехнулся полковник, — не сумели умно применить ни одной меры, предусмотренной уставом, а уже все крушите.

— Все перепробовал, товарищ полковник: от выговора до гауптвахты. Не помогает! Индивидуальный подход применял — не действует!

Полковник только собирался сказать о необходимости в данном случае индивидуального подхода, но поскольку Лобода опередил его, стал расспрашивать дальше:

— В чем же индивидуальные особенности этого человека?

— Я уже говорил — замкнутый. Глаза как у затравленного волка. Дисциплины терпеть не может ни в каких формах. Сугубый единоличник, ни с кем не общается. На разговор по душам не идет.

— Так. Какие же меры вы предпринимали, исходя из этих его особенностей?

— Я поставил себе задачу, — горячился Лобода, — сломить упорство, заставить подчиняться. Не давал ему поблажек. Повседневной требовательностью хотел приучить к воинской дисциплине. Но чем строже я с него спрашивал, тем злее он становился. Иногда он готов был на меня кинуться от ненависти. Я это видел. И вот сегодня прорвалось. Идет из столовой без строя, да еще курит. Я к нему: «Почему одиночкой ходите?» — «Я, — говорит, — в столовую вместе со всеми шел». — «И назад должен в строю идти. А ну в строй бегом — марш!» И тут он вспыхнул: побелел, затрясся весь, выхватил зачем-то служебную книжку, изорвал ее в клочки. Рвет и хрипит: «Вот ваш строй, вот ваши порядки, делайте что хотите, служить не буду!»

Полковник помолчал, потом спросил:

— Что еще вы применяли в порядке индивидуального подхода?

— Больше ничего.

— Ну а комсомольская организация. Солдатская масса. Собрания. Спорт. Самодеятельность.

— Это уже общественные формы, — возразил Лобода. — Да он и не комсомолец!

— Но направлены они на индивидуальное воспитание. А вы считаете: индивидуальный подход, — значит, один на один, кто кого?

Лобода кивнул:

— Да, индивидуальный, — значит, мой подход к определенному, конкретному человеку, исходя из особенностей его характера.

— Нет, дорогой товарищ Лобода, — ошибаетесь! То есть — подход исходя из особенностей человека, верно. А воздействие должно быть коллективное, по всем каналам и направлениям. Как в блюминге, видели? Кладут заготовку и начинают ее формовать: мнут, и бьют, и гладят, и катают. И выходит в конце концов сверкающая сталь — чистая, прочная, кованая!