Командировка

— Буду звонить, — заревел я. — Буду! Я тебя отведу к лучшему в Москве психиатру… — Каким–то телепатическим зрением я увидел, что она собирается положить трубку. — Подожди! Не смей! Слушай меня. Я знаю, что кроется за твоими выкрутасами. Все очень просто. Пока я был в командировке, ты с кем–то снюхалась, и теперь тебе кажется, он лучше меня. Добряка встретила? Этот добряк тебя и укокошит. У добряков в кармане финка. Я знаю. Ты что это, Талка! Вот, слушай. Я тебе подарок привез. Приходи, мы все обсудим.

— Ты не изменишься, — с полоумной убежденностью возразила Наталья. — Ты таким родился. Витя, не отнимай у меня время…

Я не выдержал:

— Пропади ты пропадом, дрянь безмозглая! Я тебе звонить не буду. Я сейчас к тебе сам приду! Я тебя выведу на чистую воду!

Бедный мой аппарат треснул от удара трубкой.

Я ни минуты не сомневался, что все это пустая блажь. Подлый женский каприз.

Я не пошел к ней, напился чаю и лег спать. Я ее ненавидел и проклинал всю эту долгую, теплую, влажную летнюю ночь.

26 июля. Среда

Опять автобус, утренняя московская толчея, пересадка на «Октябрьской» — как будто никуда не уезжал.

Коллектив встретил меня сдержанно. Некоторое оживление наступило, когда я начал раздавать самодельные шариковые ручки. Но и то какое–то умиротворенное оживление. Даже Мария Алексеевна Кондакова, наш профорг, была, против обыкновения, замкнута и молчалива.

— Будто с похорон все! — удивился я.

Оказалось, угадал. Вчера похоронили Валерия Захаровича Анжелова, заместителя Перегудова, милейшего пятидесятилетнего человека, миротворца, к которому из всех отделов ходили за советами и за помощью, как к брахману. Он умер на диванчике в коридоре. Возвращался с планерки в свой кабинет, почувствовал себя плохо, присел на диванчик. Вежливо улыбаясь, попросил у кого–то проходящего мимо таблетку валидола. Пока тот бегал за лекарством, Анжелов умер.

— Не может быть! — сказал я глупо. — Не может быть!

— Помер, помер! — подтвердила Мария Алексеевна, утирая платочком сухие, блеклые глаза. Я вспомнил, поговаривали о старинном романе между ней и покойным. Покойным! Когда я уезжал, Валерий Захарович меня напутствовал:

— Вы поосторожнее там, пожалуйста, Виктор Андреевич. Не давайте волю эмоциям.

На лице у него было выражение, будто он знал что–то такое, о чем не мог сказать. Впрочем, это его обычное выражение. С таким же лицом он сидел на собраниях и летучках, выслушивал жалобы и просьбы, подписывал деловые бумаги, поедал в столовой порционные обеды. Одно уточнение. Это его тайное знание, которым он скорее всего действительно владел, не было тягостным и мрачным. Валерий Захарович своим видом словно постоянно намекал всем и каждому: погоди–ка, братец, ты думаешь, у тебя неприятности, а я знаю такую вещь, от которой ты скоро радостно запляшешь. Только наберись терпения. Такое лицо — капитал, талант. Никто и не подозревал, что у Анжелова больное сердце. Да оно у него и не болело, если он не носил с собой валидол.

Помнится, в прошлом году мы сдавали нормы ГТО. Вместе с народом, как представитель руководства, вышел на гаревую дорожку и Анжелов. Он пробежал стометровку наравне с тридцатилетними, ничуть не запыхался, довольный, веселый, несколько раз подходил к судье и требовал уточнить его личный результат. Он не собирался помирать ни в прошлом году, ни в нынешнем и, наверное, очень растерялся на диванчике в коридоре, испытав последнюю боль. У него не было особо значительных научных заслуг, но человек он был прекрасный, душевный, чуткий, внимательный. Красивый человек. Всяческие отдельские дрязги, докатываясь до него, рассасывались, как вода в промокашку. Он был как бы фильтром между Перегудовым, воплощавшим в себе Дело (с большой буквы), и неугомонными житейскими страстишками, которые, как известно, выбивают подчас из рабочей колеи самые трудоспособные коллективы. Сто раз прав был Перегудов, подыскав себе именно такого заместителя. Теперь его нет.

Мы вышли покурить с Володей Коростельским, моим ровесником, мы с ним подружились за последнее время. Весельчак, но сегодня и у него какая–то незнакомая морщинка светится на лбу.

— Так–то, Виктор Андреевич, — сказал Коростельский, привычно стряхивая пепел себе на брюки. — Нету больше Анжелова. Вчера речи разные говорили на кладбище, на поминках я не был, говорили речи о безвременной кончине, я слушал, и знаешь, о чем думал? Поверишь ли, я радовался за него. Он достойно жил и счастливо умер. Не познал всех прелестей неизбежного увядания. В самый раз ушел…

— Будет тебе чушь пороть, — сказал я. — Перегудов–то как себя вел?

— Вполне пристойно. Тоже выступил — незаменимая потеря, славный товарищ, будем помнить — все как положено. Правда, спешил он очень. На коллегию.

Подошла Лариса Окоемова, экономист. Глаза печальные.

— Мальчики! — сказала Окоемова, глядя на Коростельского. — Кто же теперь у нас будет вместо Валерия Захаровича? Неужели Битюгов?