Командировка

Меня немного смущало, что от нее попахивает винцом. Впрочем, какое это имело значение. «Может быть, завтра куда–нибудь сходим вместе?» — предложил я. «А у тебя деньги есть? Ты кем работаешь?» — спросила она. «Никем пока. Приглядываюсь». «А-а!» — сказала она. По дорожкам ходил сторож в сопровождении милиционера и гнусаво выкрикивал: «Парк закрывается. Попрошу!» Я повел подружку к выходу, бережно обнимая за плечи… Возле бильярдной стояла группа офицеров, человека четыре, молоденькие. Кто–то из них окликнул мою даму по имени, она выпорхнула из моих рук и через мгновение уже оказалась окруженной смеющимися мужчинами. И сама громко смеялась. Я ждал. От группы отделился офицер и подошел ко мне. «Закуришь, приятель?» Я взял сигарету из протянутой пачки, прикурил. Офицер был не намного старше меня, младший лейтенант, темноликий, белозубый. «Возьми еще на дорожку!» — «Спасибо!» — сказал я. Она не оглядывалась, хохотала, кто–то уже обнимал ее по–хозяйски за талию. Я побрел прочь.

Мое настроение ничуть не ухудшилось. Я понимал, что не гожусь для нее. Голова кружилась от радости.

На попадающиеся навстречу парочки я смотрел сочувственно. Жажда жизни, жажда полета расширила легкие. Я брел через ночную веселую Москву, как через собственную прихожую. К женщине, оставленной у бильярдной и так громко смеявшейся, я испытывал глубокую благодарность. За что? Не знаю. Ко всем женщинам — молодым и старым, красивым и уродкам — я испытывал нежную благодарность в тот ночной час. С тех пор минуло много лет, но отношение мое к ним почти не изменилось… Только я научился прятать его глубоко в себе, понимая, что так–то оно лучше…

Кабина, в которой мы с Леночкой сидели, доползла до верха «чертова колеса» и медленно поехала вниз. Леночка давно спрятала лицо у меня на груди, вцепилась ручонками, ноготками в мою руку и только изредка высверкивала одним, полным отчаяния, глазом.

— Я не дышу от страха! — сообщила она.

— Ну и напрасно. Лучше погляди, какой отсюда прекрасный открывается вид. Мы даже можем разглядеть твой дом, если хочешь.

— Дядя Витя, мы не упадем?

— Что ты, малыш, что ты!

Свободной рукой я гладил ее худенькие лопатки.

Она вздрагивала и прижималась ко мне все теснее — маленький теплый комочек. Как же это я не сообразил, что колесо слишком высоко для нее. Вдобавок тут дул пронизывающий ветер.

— Мы уже спускаемся, Леночек!

По мере приближения к земле дрожь ее улеглась, тельце расслабилось, и вот я наконец увидел оба глаза, заблестевшие прозрачным лукавством.

— А я вовсе и не очень боялась, — сказала она.

— Я сам испугался. Еще бы! Такая высь.

— Правда?

— Лена, ты просто отчаянный ребенок. Я тобой восхищаюсь!

Она совсем успокоилась, возгордилась собой, чуть покраснела, шепнула:

— Если хочешь, можем еще разок прокатиться!

— Ну уж нет. Хватит. Одна — пожалуйста!

Леночка с облегчением выпустила воздух:

— Не-е, одной неинтересно…

В ресторане за ужином мы разговорились. Леночка рассказала кое–какие случаи из своей жизни. Ей нравилось, что она очутилась в сугубо взрослом обществе, и к концу нашего скромного ужина (люля–кебаб, пиво для меня, лимонад для Леночки, два пирожных с кремом) начала подражать сидящим за соседним столиком девицам: перекинула ногу на ногу и жеманно закатывала глаза к потолку. Мне даже показалось, она с вожделением смотрит на мои сигареты.

— Я думаю, Вовка в меня влюбился, что ли, — говорила она. — Все время на меня смотрит и смотрит. Я сказала: «Чего ты на меня смотришь?» А он сказал: «Куда хочу — туда смотрю». И ходит за мной целый день, и ходит. После мы кушали, он в меня кинул печеньем. Прямо в щеку попал. Такой дурак. Я сказала Тамаре Яковлевне: «Вовка кидается». А он сказал: «Я хотел ей печенье свое отдать». Нужно мне его печенье, да? По–моему, он просто глупый. Как ты думаешь, дядя Витя?

У меня как раз было такое состояние, что я ни о чем не думал. Я забыл о времени, о Наталье, о неоконченной командировке — обо всем. И это благодаря ей, маленькой щебетунье с голубым бантом. Она была тем самым существом ли, посланцем небес? — но тем самым, что сладостно поглощает внимание без остатка.

— Видишь ли, — сказал я, — в твоих отношениях с Вовой трудно разобраться со стороны. И все–таки, мне кажется, тебе рановато рассуждать о любви.

— Почему?

— Ну, как тебе сказать. Любовь требует больших сил, а у тебя их мало.

Леночка недоверчиво пискнула.

— Каких сил? Ты что, дядя Витя?

Я сделал глубокомысленный жест: почесал в затылке.

— Я, правда, помню, тоже в четвертом классе привязался к одной девочке. Она мне нравилась. Но это не любовь, это была дружба. Честно сказать, я вообще удивляюсь, как это мы с тобой заговорили о таком предмете. В нем и взрослые–то мало смыслят… Давай лучше поговорим о чем–нибудь другом. Ты смотрела фильм «Карлсон, который живет на крыше»?

— Да.

— Он тебе нравится?

— Нравится, нравится… А почему вон те тетеньки курят? Разве им можно?

— Курить вредно, — сказал я с натужной уверенностью, — и мужчинам и женщинам.

— Мишка сказал, он уже два раза курил.

Это который тебе голову откручивал?

— Он ведь плохой, да?