Командировка

Трудно далась мне эта ложь, но ничего, проскочило. Лена подошла к шкафчику, на котором была нарисована зеленая морковка, и начала готовиться к уходу. Каждое движение ее было исполнено глубокого смысла и сознания ответственности. Первым делом она сняла свой детсадовский передничек и повесила его на плечики. Потом упаковала игрушки в прозрачный пакет и перевязала его ленточкой. Сняла и глубоко засунула в шкаф тапочки, а взамен обула ножки в плетеные сандалеты. Влезла в короткую юбочку с синими цветами по подолу и надолго задумалась, стоя ко мне спиной.

— Ты что, Леночек?

Повернулась ко мне — в руке гребешок. Я понял, взял у нее гребешок, сел на низенькую скамеечку и стал ее причесывать. Легкие светлые кудри проскальзывали сквозь зубчики, как песок. Головка пахла свежим мылом. Она стояла, твердо упершись сандалетами в пол. Маленькая грациозная женщина, чудо!

— Все, — сказал я. — Полный порядок.

— А бант? — спросила она удивленно.

Я завязал ей бант — широкую голубую ленту — пышным узлом. Руки у меня слегка дрожали, и сердце подкатывало под ребра. В любую минуту могла появиться Наташа.

— Может быть, ее мама зайдет попозже, — обратился я к воспитательнице. — Мы не очень четко договорились. Вы скажите, что девочку забрал Виктор Андреевич, как она просила.

— Хорошо… Лена, до свидания!

— До свидания, Тамара Яковлевна.

На улице девочка по–хозяйски взяла меня за палец своей мягкой лапкой:

— Сейчас мы пойдем к маме, да?

— Как хочешь. А можем сходить в кино. Или еще куда–нибудь. Как хочешь.

«Самое правильное, — подумал я, — вернуть ее обратно, пока не поздно». Я вдруг почувствовал безотчетный непонятный страх, жгучее беспокойство. Рядом со мной вышагивала сама доверчивость, сама невинность. Кто я такой, чтобы она так безмятежно держала меня за палец? Наталья может окончательно рехнуться, не найдя дочь на месте. Что я делаю, болван?

— Ну, так как? — спросил я.

— А мама не будет сердиться?

— Если и будет, то только на меня.

— Дядя Витя, тогда… тогда давай поедем в парк.

— Зачем?

— Там такие есть качели… и еще много всего. Там очень весело. Мы быстро–быстро там побудем, совсем немного.

Мы сели в такси и поехали.

Поехали. Лена смотрела в окно, показывала пальчиком, вскрикивала: «Ой какая собачка!», «Ой, дядя Витя, вон река!». Она оживилась, подпрыгивала на сиденье, теребила мой рукав. Из глаз — искры счастья.

Какая–то сила, которой не было названия, руководила мной, и я слепо ей подчинялся. Сначала я собирался забрать Леночку к себе домой и там ждать звонка Натальи. Она бы позвонила, я бы сказал: «Да, наша дочка у меня. Мы играем в шашки». Или что–нибудь в этом роде.

Теперь мы ехали в парк имени Горького кататься на качелях. И это было, наверное, правильно. Ребенок устал за неделю, ему нужно развлечься. И я тоже устал. И мне надо развеяться. Куда же нам ехать, как не в парк. Пусть Наталья побесится, пусть. Ей полезно…

Я испытывал злое удовольствие, представляя, как она мечется по детскому садику, как раздраженно набирает мой номер, а там — гудки, длинные гудки. Очень освежает. Я их наслушался досыта, теперь твоя очередь. Кушай на здоровье! То–то слетит спесь твоего царственного равнодушия, то–то ты завертишься, дорогая, как грешница на сковородке. Очень рад за тебя. Очеловечься маленько. В любви важно нанести удар побольнее. Ведь так ты считаешь? Что ж, испытай на себе. Скажешь, ребенок — запрещенный прием? А любовником пугать — не запрещенный? А бесценный платок, изделие инвалидной артели, в урну — не запрещенный? Все хорошо, что больно. Поспевай подставлять бока. Я тебе еще и не то устрою. Дай только время…

Видимо, не слишком добрая улыбка проступила на моем лице, потому что Леночка случайно взглянула, еще раз взглянула, отодвинулась:

— Дядя Витя, ты чего так смеешься?

— Как?

— Как волк. Ты разве злой?

О, ясновидящие детские очи!

— Нет, я очень добрый.

— Дядя Витя, а почему ты к нам давно не приходил?

— Уезжал в другой город.

Леночка устала смотреть в окно, вздохнула и сказала:

— Знаешь, мне тоже хочется уехать…

— Куда же это, малыш?

— Далеко. И не ходить в детский сад.

— Тебе не нравится в детском саду?

— Не очень нравится. Мальчишки дерутся. Мишка Кленин — такой прямо бандит. По нему давно тюрьма плачет… Дядя Витя, а как это «тюрьма плачет»? У нее слезки текут, как у детей?

— Кто это тебе так сказал про Мишу?

— Нянька наша. Она говорит, по Мишке тюрьма плачет и по Сашке. Но Сашка лучше Мишки. Он за меня два раза заступался. Он хороший мальчик. Нянечка говорит, разрази вас гром, черти окаянные. Дядя Витя, как это гром может разразить? А разразить какой болезнью? Гриппом?

— Нянечка у вас, видать, добродушная женщина?

— Да. Она добродушная.

Водитель подмигнул мне в зеркальце:

— С этим народом кто хошь голову потеряет.

Леночка сама ему ответила:

— Голову нельзя потерять, она на шее крепко прикреплена. Мишка пробовал у меня оторвать голову, тянул, тянул, а так и не оторвал. Он сказал, потом еще раз попробует, после чая. Но забыл попробовать.