Командировка

— …И было. А что?.. Думала, сама сойду в скорбную могилу. Нет, нет, нет. Дети, дорогая моя, дети и только дети… Они — всякие, хорошие и плохие… Я уж знаю, Маша. Ты не мне говори… Которым крест нести, так нам, простым бабам… не им, нет… Забудь и не плачь… Он никогда. А я бы на таком месте ни за что не согласилась. Куда там. Это же все равно дрова ножом рубить… В Индии береза, и у нас береза. Не сто́ит своей всей жизни… сроки и сроки. Только тогда начинаем понимать и сочувствовать, когда теряем бесконечно дорогое…

Долго слушать Киру Михайловну опасно. В ее суматошном словоизвержении есть что–то особенное: чем больше вслушиваешься, тем томительнее начинает проникать в мозг некий мистический символ. Дух потустороннего присутствия. Ведь вот сейчас, кажется, уловил какую–то нить, какой–то общий смысл, и вдруг — он исчез, выскользнул, растворился в новом потоке фраз, уже не несущих вообще никакого смысла, но знакомых, вызывающих болезненную мешанину ассоциаций. Иголка, которую осторожненько, но упорно проталкивают тебе под кожу, почти без боли, и всетаки если долго терпеть, забыться, не стряхнуть разом оцепенение — иголка неминуемо вопьется в самый мозжечок.

Коростельский. Окоемова, Лазарев, Печенкин и другие слабонервные сотрудники давно ушли в коридор, а я все что–то сидел, открыв рот, и слушал, завороженный. Дело в том, что ровное и страшное нервное напряжение, в каком я сейчас находился, сталкиваясь с бессмысленным гудением Киры Михайловны, как бы получало исход, ослабевало, вытягивалось в пустоту.

Не знаю, как Марии Алексеевне, а мне действительно было легче от утешений нашей дьяволицы, и я вышел из комнаты только когда она повесила трубку и сказала: «У–у–ф!»

Товарищи окружили меня.

— Ага, не выдержал, ага! — приплясывала несолидно Окоемова, обернулась к Коростельскому заговорщицки. — А ты говорил: Семенов все выдержит. Не заблуждайся в следующий раз. Героев среди нас нет. Лазарев и Печенкин, суровые мужики, стояли плечом к плечу, омраченные тяжелой думой.

— Может, ей в чай чего подсыпать? — сказал Лазарев.

— Ее колом надо. Колом по башке! — ответил Печенкин, человек близкий к природе, охотник и рыболов.

— А ты куда, Витя? — спросил Коростельский.

— Я к начальству.

— Зачастил, зачастил ты что–то…

— Ой, что будет! Ой, что будет! — подхватила Окоемова.

Судя по всему, роман их развивался стремительно и дошел до стадии, когда слова одного кажутся другому исполненными глубокого, обращенного только к нему смысла.

К Перегудову я вошел с забавным чувством своей неожиданной значительности. Владлен Осипович разговаривал по телефону, увидев меня, приветливо махнул рукой: проходи, мол, садись. И даже скривился на трубку — надоели, черти. Ничего от вчерашней ярости и несдержанности. Кончив телефонный разговор, стал расспрашивать меня о каком–то давнем деле, пустяковом. Мне для того, чтобы ответить, пришлось напрягать память, и все я пытался свернуть Перегудова на сегодняшнее, актуальное. Но он не давал передышки, вопросы сыпались из него, как горох из прорвавшегося пакета. Да все какие–то малозначительные, затейливые вопросики.

И тут — звонок внутреннего телефона.

— Да. Пришли? — спросил Перегудов в трубку, продолжая добродушно сверкать мне глазами. — Так пускай входят. Жду.

Отворилась дверь, и в кабинете возникли Никорук и Капитанов, как говорится, собственными персонами. Друг за дружкой, сияющие, южные, впереди Никорук, сзади и выше Капитанов. Никорук обрадовался встрече шумно, сочно, с задорными выкриками: «Мир–то тесен! Мир–то тесен!», Капитанов держался более скованно (с оттенком приятной застенчивости провинциала), но видно было, что и он с трудом сдерживает душевную симпатию ко мне. Все у них было срепетировано. Они малость переиграли, потому что кинулись сразу ко мне, а не к Перегудову. Точно я тут был главный, а Владлен Осипович состоял при мне в неизвестно каком качестве. Мне стало немножко даже обидно: не слишком высоко они меня ставят, если не учли такую малость. Опытные же люди. Бывалые. Не скажу про Капитанова, а эти двое очень опытные, очень. В отместку я тоже изобразил бурное кипение чувств: вскочил, расшаркался, спросил, по–прежнему ли жарко в Н., посетовал, что не привезли они с собой Петю Шутова, с которым мы успели крепко подружиться. Сцена, была, в общем–то, свинская. Наконец все успокоились и расселись вокруг журнального столика, где секретарша Перегудова быстро расставила бутылки минеральной воды и дымящиеся чашечки кофе. «Сколько, интересно, времени отвел Владлен Осипович на процедуру вправления мозгов охамевшему сотруднику?» — подумал я.

Мы расположились за столиком так: с одной стороны Перегудов и я, напротив — гости. Это важный штрих. Получилось, будто мы с Владленом Осиповичем единомышленно ведем переговоры с приезжими.

По моим наблюдениям, такие мелкие внешние детали влияют на исход дела, бывает, покрепче самых веских аргументов.