Командир и штурман

Множество записей подобного рода: хватало телесных наказаний, но ничего особенного, к сотне ударов никто не был приговорен. Эти записи расходились с его первым впечатлением об излишней мягкости, царившей на судне. Надо будет более внимательно отнестись к этой проблеме. А вот и судовая роль: «Джеф. Уильямс, матрос второго класса, родился в Бенгалии, поступил добровольцем в Лиссабоне 24 августа 1797г., сбежал 27 марта 1798 г. в Лиссабоне. Фортунато Карнелья, мичман, 21 год, родился в Генуе, 1 июня 1797 г. уволен согласно письменному распоряжению адмирала Нельсона. Сэм. Уиллси, матрос первогокласса, родился на Лонг — Айленде, поступил добровольцем в Порто 10 октября 1797 г., сбежал с судна в Лиссабоне 8 февраля 1798 г. Патрик Уэйд, необученный матрос, 21 год, нанялся 20 ноября 1796 г. в Порто Феррайо, уволен 11 ноября 1799 г. и передан прокурору по распоряжению капитана Дарли. Ричард Саттон, лейтенант, принят на службу 31 декабря 1796 г. по распоряжению адмирала Нельсона, вычеркнут из списков личного состава по причине смерти в бою с французским капером 2 февраля 1798 г. Ричард Уильям Болдик, лейтенант, принят на службу 28 февраля 1798 г. по рекомендации графа Сент — Винсента, отчислен 18 апреля 1800 г. в связи с переводом на «Паллас» по распоряжению лорда Кейта».

В графе «Вещи умерших» напротив фамилии Саттон стояла сумма в 8 фунтов 10 шиллингов б пенсов, очевидно полученная при распродаже у грот-мачты.

Но Джек Обри не мог позволить, чтобы его мысли оставались прикованными к разграфленному столбцу. Его неудержимо влекло к себе иное зрелище: синее море, более темного оттенка, чем небо, сверкающее в кормовом иллюминаторе. В конце концов он захлопнул судовую роль и стал наслаждаться представшей ему картиной. Он думал о том, что при желании мог бы поспать; оглядевшись вокруг, стал наслаждаться одиночеством — этой редчайшей привилегией в море. Служа лейтенантом на «Женерё» и других крупных судах, он, разумеется, мог сколько угодно смотреть в иллюминаторы кают-компании, но при этом никогда не оставался один, всегда ощущая деятельное присутствие сослуживцев. Ему было по душе капитанское одиночество, но получилось так, что именно теперь ему не хватало дружеской поддержки. У него был слишком живой и беспокойный ум, чтобы оценить возможность быть наедине с собой, хотя он и чувствовал преимущества такого положения. Едва пробило четыре склянки, как он уже был на палубе.

Диллон и Маршалл стояли на правом борту у бронзовой четырехфунтовой пушки, очевидно обсуждая какой-то элемент оснастки, видимый с этой точки. При его появлении они перешли на левый борт, предоставив капитану привилегированную часть шканцев. С ним это произошло впервые: сначала он был обрадован как ребенок, хотя не ожидал такого жеста и не думал о нем. Но в то же время он был лишен общества — хотя можно было позвать Джеймса Диллона. Джек Обри раза два или три повернулся, разглядывая реи: они были обрасоплены втугую, насколько позволяли ванты фок — и грот-мачты, но не настолько туго, как должно было быть на идеальном корабле. Он сделал мысленную зарубку: надо будет сказать боцману, чтобы он установил поперечные реи, тогда можно будет получить дополнительно три-четыре градуса.

— Мистер Диллон, — произнес Обри, — будьте добры спуститься по ветру и поставить прямой грот. Курс зюйд-тень-вест, полрумба к зюйду.

— Есть, сэр. Взять два рифа, сэр?

— Ни в коем случае, мистер Диллон. Никаких рифов, — с улыбкой отозвался Джек Обри и вновь принялся расхаживать по шканцам. Вокруг звучали команды, топот ног, крики боцмана; он наблюдал за происходящим со странным чувством отчужденности — странным оттого, что сердце у него при этом билось учащенно.

«Софи» стала плавно уваливать под ветер. Находившийся возле штурвала Маршалл воскликнул:

— Так держать! — И рулевой повиновался команде штурмана.