Командир и штурман

— Ей — богу, — примерно час спустя, подняв покрасневшие, слезящиеся глаза, признался Джек, — я становлюсь слишком стар для такого занятия. — Прижав ладони к глазам, он некоторое время не отрывал их. Совсем другим голосом он продолжал: — Целый день я думал о Диллоне. Вы не поверите, как мне его не хватает. Когда вы мне рассказывали о том классическом парне, я подумал именно о нем… Потому что разговор зашел об ирландцах, а Диллон был ирландцем. Хотя ни за что бы так не подумал — никогда его не видели пьяным, он почти никогда ни на кого не кричал, разговаривал, как подобает христианину, был самым воспитанным существом в мире, никогда не грубил. О господи! Мой дорогой друг, дорогой Мэтьюрин, искренне прошу вас извинить меня. Я говорю такие гадкие вещи… Я бесконечно сожалею.

— Та — та — та, — отозвался Стивен, нюхая табак и покачивая рукой из стороны в сторону.

Джек Обри дернул за колокольчик и среди многочисленных звуков, приглушенных штилем, услышал торопливое постукивание башмаков его буфетчика.

— Киллик, — сказал он, — принесите мне две бутылки мадеры с желтой печатью и несколько галет. Никак не могу заставить его научиться печь кексы с тмином, — объяснил он Стивену, — но эти птифуры вполне съедобны и превосходно сочетаются с вином. Теперь насчет вина, — продолжал он, внимательно разглядывая бокал. — Мне его подарил в Магоне наш агент; оно было разлито в год солнечного затмения. Зная о совершенном мной преступлении, я предлагаю выпить его в виде жертвоприношения. Ваше доброе здоровье, сэр.

— И ваше, дорогой. Замечательное старое вино. Сухое и в то же время маслянистое. Великолепно.

— Я говорю такие гадкие вещи, — размышлял Джек, приканчивая вдвоем с доктором бутылку, — оттого, что иногда поневоле вижу людей в черном свете. Обычно я разбираюсь, что не так, когда у меня есть время, но тогда становится уже поздно. Боюсь, что я слишком часто досаждал Диллону. — Потупившись с печальным видом, он добавил: — Но ведь я был не один. Не думайте, что я как-то хочу принизить его, — я только привожу это как пример, подтверждающий, что даже воспитанный человек может иногда совершать грубые ошибки, хотя, я уверен, он делал это ненарочно. Но однажды Диллон обидел и меня, причем сильно. Когда мы с ним говорили о призах, он назвал захват приза коммерческой сделкой. Я уверен, он сделал это непреднамеренно, как и я сейчас не собирался кого-то обидеть. Однако слова эти больно ранили меня. Вот одна из причин, почему я так счастлив, — ведь мне удалось доказать, что…

Послышался стук в дверь.

— Прошу прощения, сэр. Но ваш фельдшер в растерянности, сэр. Молодой мистер Риккетс проглотил мушкетную пулю и никак не может от нее избавиться. Задыхается, вот — вот умрет.

— Прошу прощения, — сказал Стивен, протирая очки пятнистым красным платком и старательно надевая их.

— Все в порядке? Вам удалось?.. — спросил Джек Обри пять минут спустя.

— Мы не всегда можем изменить человеческую натуру, — произнес Стивен с удовлетворением, — но, по крайней мере, можем дать этой натуре рвотное. Так я считаю. О чем вы говорили, сэр?

— О том, что Диллон называл коммерческой сделкой, — отвечал Джек. — Коммерческой. Вот почему я счастлив оттого, что нынче ночью устрою эту вылазку. Хотя инструкцией мне запрещено захватывать такие суда, я подожду, когда пакетбот приблизится ко мне, и тогда ничто не помешает мне сжечь их. Времени я не потеряю, и даже самый придирчивый господин сможет заявить, что я осуществил самую некоммерческую операцию, какую только можно себе придумать. Конечно, сейчас слишком поздно — такие вещи всегда происходят слишком поздно, — но операция эта доставит мне огромное удовольствие. Как бы был доволен ею Джеймс Диллон! Это именно в его вкусе! Помните, как он обошелся с судами в Паламосе? И в Палафругеле?

Зашла луна. Небо было усыпано звездами; вскоре Плеяды оказались прямо над головой моряков. Такое небо бывает в середине зимы (хотя было тепло и безветренно). Баркас, катер и «шестерка» подошли к борту, и в них стали прыгать участники десантной вылазки. Матросы надели синие куртки и белые повязки на рукава. Они находились в пяти милях от жертвы, но все переговаривались только шепотом, послышалось лишь несколько сдавленных смешков да позвякивание клинков. После того как десант отошел от шлюпа, гребя обмотанными тряпьем веслами, он так быстро слился с темнотой, что спустя десять минут, несмотря на все усилия, Стивен уже не мог разглядеть ни одной шлюпки.

— Вы их видите? — спросил боцман, хромавший после ранения и теперь оставленный за старшего.

— С трудом различаю командира, который при свете затемненного фонаря смотрит на компас, — отвечал Уотт. — Чуть в сторону кормы от катбалки.

— Возьмите мою ночную подзорную трубу, сэр, — предложил Люкок, единственный мичман, оставшийся на шлюпе.

— Хотелось бы, чтобы поскорее все закончилось, — признался Стивен.