Командарм

«Как там говорилось в той пьесе? Один говорит: Но позвольте! Если глубоко рассмотреть, то я лично ни в чем не виноват. Меня так учили. А другой… Другой первому хорошо ответил. Всех учили, сказал он, но зачем ты оказался первым учеником?[93]»

Что за пьеса? Как звали героев? Скорее всего, как догадывался Макс, и пьеса эта еще не написана, и тема не созрела вполне. Но последняя мысль неожиданным образом заставила его вспомнить списки членов ЦК и ЦКК. Вот только не обычные колонки фамилий с инициалами, какие появляются, например, в стенограммах съездов, конференций и пленумов и печатаются в газетах «Правда» и «Известия». Списки появились перед его мысленным взором позавчера на рассвете, после очередной бессонной ночи. Против большинства фамилий темное будущее, из которого пришел Кравцов, проставило отметки «расстрелян», «умер во время допроса», «репрессирован»…

«Взялся за гуж…»

– У меня агентурные сведения на столе! – бросил Кравцов устало, «больным» голосом. – Готовится террористический акт…

– Что-то конкретное? – спросил Эфраим Маркович.

– Если бы!

На улице заиграл оркестр.

«Траурный марш… Шопен… Соната № 2…»

– Я передал информацию Менжинскому… – объяснил Кравцов и, не удержавшись, посетовал: – Нас-то к охране не допустили!

– Оставьте, Макс Давыдович! – Склянский, судя по всему, и сам был на взводе, но старался поддерживать спокойствие. – Чекисты справятся. Не впервой!

– Очень надеюсь… Пойдемте?

– Да, – кивнул Склянский. – Пора выходить.

Они присоединились к общей группе военных и цекистов, возглавляемой членами Политбюро, и вскоре вслед за гробом наркома покинули Дом Союзов. Теперь траурное шествие направлялось по улицам города на Красную площадь. Путь вроде бы и не дальний, но и не рукой подать. И на всем маршруте люди. Буквально толпы людей за тонкой ниткой оцепления, созданной курсантами военных училищ и слушателями академии. А еще дома, окна и крыши…

«…подъезды… скверы…»

Минуту или две шли молча. Молчала и толпа, но естественные движения – даже незначительные – множества людей порождали слитный шум, услышать который можно было и сквозь траурные мелодии Шопена, Бетховена, Верди… На Лакримозе[94] Верди Кравцов отвлекся, заслушавшись, но оно и к лучшему. Когда впереди раздался взрыв, он вздрогнул по-настоящему, самым естественным образом, как и все вокруг. Глухо рвануло, разрушив мрачную гармонию великой музыки, заголосили вразнобой инструменты оркестра, закричали люди. Колонна остановилась, в створе улицы видны были клубы дыма и пыли, поднятые взрывом. Что там взорвалось, понять было трудно, но следовало предположить, что взрыв произошел в доме слева по ходу движения. Толпа с обеих сторон улицы заволновалась и, легко разорвав тонкие цепочки оцепления, хлынула на проезжую часть. Начинался хаос, но находившиеся в толпе чекисты уже среагировали и пытались на ходу взять инициативу в свои руки.

Макс заметил несколько людей в форме и в цивильном, пытавшихся вместе с курсантами остановить бегущих без смысла людей и погасить панику.

«Молодцы… хорошо работают…» – Кравцов поднял взгляд к окнам домов справа и увидел, как открывается одно из них на верхнем, четвертом, этаже.

– Стойтэ, таварищи! – раздалось рядом. Не узнать голос было трудно. И тембр глуховатый и акцент грузинский, усилившийся, по-видимому, от волнения…

«Это ж надо! Такой подарок!»

Кравцов оглянулся. Сталин стоял всего, быть может, в шаге от него, в случайно – а по-другому и быть не могло – образовавшемся пустом пространстве посередине мятущейся, в мгновение потерявшей человеческий облик толпы. Слепое пятно… Око тайфуна… Даже если бы все спецы Союза ССР взялись планировать эту операцию, такой конфигурации «момента» ни предположить, ни исполнить было бы невозможно. Есть вещи реальные, прогнозируемые, и есть Его Величество Случай.

Шаг вперед, взгляд вверх…

«Импровизация, твою мать!»

Еще шаг, поднятая левая рука ложится на плечо предсовнаркома…

«Сейчас!»

– Коба, нет! – крикнул Кравцов, отбрасывая Сталина в сторону, за себя.

Еще шаг, и выстрел, которого не слышно в слитном шуме обезумевшей толпы.

Пуля должна была ударить в камень мостовой, но случилось по-другому.

«Случай…» – мысль промелькнула в тот самый момент, когда невидимый кулак с недюжинной силой толкнул Макса в левое плечо.

Его крутануло на месте, и ноги вдруг заплелись, и улица перед глазами встала на дыбы… Он упал, не почувствовав даже боли от падения, удивился мимолетно, увидел низкое, обложенное тучами небо и начал было «уходить», проваливаясь в небытие, но кто-то закричал ему в ухо, требуя «не засыпать», и приподнял голову…

– Нэ спы! – кричал Сталин. – Нэлзя спать! Я с тобой! Нэ спы, Кравцов!

– Что? – глухо спросил кто-то рядом. – Кравцов?

Его начали шевелить. Кто-то резал и рвал на нем рубаху…

– Дайте мне! Я врач! – Голос Склянского, как ни странно, Макс узнал даже сквозь наплывающее небытие.