Кольцо из фольги

Жеребчик как сквозь землю провалился. Ну а спустя неделю к Жорику приехали из соседнего села. Жеребчика, как выяснилось, хозяин лично зарезал и продал мясо, выдав за говядину. А потом уже бегал и кричал, что жеребчик пропал. Никто никогда в жизни не продавал лошадей на мясо. Это считалось не просто преступлением, а самым страшным грехом. Тем более жеребенка. Это как собственного ребенка убить.

– Как рука-то поднялась? – спросила тогда Валя у Жорика, чем выразила общий ужас. – Он же ребенок совсем был. Больной, с родовой травмой. Ты же его выхаживал…

Да, если в семье заболевал ребенок, все село бросалось на помощь. Если теленок рождался больным, его тоже выхаживали всем селом. Дети, лошади, коровы, козы – они давали жизнь, будущее. Последнее отдашь, лишь бы они выжили. Пусть хромые, слепые, глухие – да какие угодно! Надо выкормить, выходить. А уж выходить и потом убить? Ради денег? Не в голодное время? Можно было убить животное на продажу, но здоровое. Больных куриц, старых петухов никогда не рубили. Старых коров и коз с высохшими сосками не убивали, если только не видели, что они мучаются. Их «дохаживали» так же, как пожилых людей, не способных поднести ложку ко рту, переодеться, самостоятельно встать. Заботились о каждом всем миром. Так же, как выхаживали младенцев – приносили козье молоко, коровье, парную ягнятину. Лишь бы ребенок окреп. Все знали, кто чем болеет. Если дети – сбегались сразу все.

Жеребчик был таким же ребенком для всего села. А Жорик – нет, не преступником… нелюдем, что ли, который смог зарезать собственного сына.

Жорика не изгнали из села. Ему досталось наказание пострашнее. Больше никто и никогда не продавал ему лошадей и жеребцов. Ни за какие деньги. Жорик предлагал в два, три, четыре раза больше. Клялся всеми предками и святым Георгием, что больше никогда, ни за что. Обещал заботиться о каждой кобыле как о родной дочери. Но… Жорик за копейки вынужден был продать дом вместе с сараем, просторным, добротным. Ютился на краю села в какой-то лачуге. И, конечно, к лошадям его больше не подпускали. Ни к какому скоту, хотя он готов был пасти хоть баранов, хоть коров. У Жорика осталась только Зорька. Тоже в наказание. Как напоминание о преступлении, которое он совершил. Жители села следили за тем, чтобы Зорька была сыта и напоена. Могли вдруг прийти с проверкой. И если Жорик не поменял воду или не задал свежей травы, в следующий раз его обещали убить. Он знал, что обещание – неголословное, поэтому о старой кобыле заботился честно и усердно.

Сейчас Жорик с Зорькой развозили на телеге продукты с базара, доставляли муку или сахар. Выполняли мелкие поручения всех жителей села. Отвезти, привезти. Служба доставки, как сказали бы сейчас. За это Зорька получала лучший корм, а Жорик – незамысловатую еду. Деньги ему не платили. Зорька все чувствовала. После исчезновения жеребчика ходила грустной, понурой, головы от земли не поднимала. Раньше, когда подбегали дети с морковкой или яблоком, откликалась, тыкалась мордой и, казалось, даже улыбалась. Иногда вдруг начинала скакать, как молодая кобыла, резвиться. Но потом будто приняла свою судьбу, участь, которую не могла выбирать. Только иногда вот так застывала на путях или еще где, могла заупрямиться, брыкнуть копытом, если хозяин выходил из себя и доставал хлыст. Зорька замирала на месте, и никакая сила не могла ее сдвинуть. Потом вдруг мотала головой и шла дальше, будто ничего и не было. Однажды она остановила поезд. Немыслимое событие. Кобыла встала прямо на железнодорожных путях. Поезд гудел, но Зорька не двигалась. Возможно, хотела умереть. Моя бабушка тогда назвала ее Анной Карениной. Хорошо, что ехал товарный, медленный. Успел затормозить перед Зорькиной мордой. Та посмотрела равнодушно, но с места так и не сдвинулась. Жорик уже чуть не плакал. Зорька, постояв еще немного, всхрапнула и медленно поцокала дальше, освободив пути.

В тот день, когда мы с мамой шли к бабушкиному дому, Зорька стояла на переезде и спокойно щипала траву. Жорик хлестал лошадь по давно не чувствующим боли бокам.

– Надеюсь, Зорька тебя переживет, – заметила мама, проходя мимо. – Бедная кобыла.

– Что? – Жорик будто призрака увидел, который еще и говорил.

– Да, это я. Хватит ее мучить. Себя по бокам хлыстом отходи, – заявила мама. – Увижу еще раз, сама тебя так отхлещу, что ни сесть, ни лечь не сможешь.