Кольцо из фольги

Сигнал был получен и принят к рассмотрению. Пионерку признали не соответствующей канонам. Рустамчика арестовали в тот же день. Какое было предъявлено обвинение? Глумление над коммунистическими ценностями. Пропаганда разврата, а значит, чуждой советскому народу идеологии. Валерий Казбекович обивал пороги чиновничьих кабинетов, пытаясь взять вину на себя – с галстуками ведь его была инициатива, а конфеты – так что взять с неразумных сельских женщин? Моя бабушка тогда написала огромную статью в защиту молодого таланта. Ничего не помогло. Рустамчику дали большой срок и отправили на другой конец страны, туда, где не жар до костей пробирает, а холод. Где солнца месяцами не видно. Чтобы не мог писать картины и лепить скульптуры.

Бабушке долго не давала покоя судьба Рустамчика. Она писала обращения во все инстанции, искала его по всем тюрьмам. Журналистское чутье подсказывало, что дело не в нем и даже не в скульптурах, а в чем-то другом. Лишь спустя много лет она добилась, чтобы ей показали дело Рустамчика. Она смотрела на листок с отчетом о мероприятии, из-за которого завели дело. Видела подпись. И не понимала: имя, отчество, фамилия женщины ей ни о чем не говорили. Мало ли в их селе, считавшемся передовым и прогрессивным, было делегаций? Да каждую неделю, только успевай встречать и отчитываться.

Тогда, наверное, впервые за все время бабушка позвонила моей маме, своей дочери и попросила разгадать загадку. Какая связь?

– Любовная, – хохотнула мама, в то время уже успешный юрист-хозяйственник, адвокат, специализирующийся на бракоразводных делах, вопросах наследства и имущественных спорах. – Кому сдались скульптуры и галстуки? Баба пишет донос только с одной целью – отомстить. Бывшему любовнику или мужу. Ревность. Вот тебе и связь.

Тогда-то бабушка и припомнила, как одного чиновника, уже сильно пьяного, еле отлепили от статуи пионерки и как женщина из делегации бросала на того взгляды. Но тогда она подумала, что женщине стыдно за поведение коллеги, и никак не связала взгляды с адюльтером. И когда до нее все это дошло, стало еще больнее и обиднее. Рустамчик просто стал «бараном отпуска», как говорил Георгий. Талантливому мальчику сломали жизнь ни за что ни про что. И невозможно ничего доказать, и ничего не поделать.

Рустамчик в село так и не вернулся. Бабушка, приезжая в Москву, всегда ходила на выставки в музеи и картинные галереи в надежде увидеть среди разных работ его картины. Она отчаянно верила, что такой талант невозможно убить и сломать. Что даже в тюрьме найдутся люди, которые заметят эту уникальную искру, человека, поцелованного богом. Но нет. Рустамчик сгинул. А его статуи разломали и вывезли за пределы села. Только постаменты остались. И на них каждый день появлялись то конфеты, то пряники. Женщины приносили сладости в память о детях, которые ушли и не вернулись. Валерий Казбекович больше не убирал их, оставлял, иногда и докладывал то конфету, то бутылку ситро ставил. Дети же. Не водку же им наливать в граненый стакан. Председатель сельсовета ненадолго застывал перед постаментом, смахивал слезу и шел на работу…

– Что мне делать? – заломил руки Георгий.

Дядя Леван не ответил. Ушел. На следующий день склад-сарай сгорел. Что-то случилось с проводами, во всем селе вырубило свет. А в общественном сарае замкнуло проводку, и тот сгорел еще до того, как успели вызвать пожарных. Сгорел дотла, будто и не было.

Георгий стоял, глядя на пепелище, и плакал. Это были слезы счастья. Будто само провидение вмешалось и сожгло сарай, уничтожив и комбикорм, и муку с клещами. Теперь можно запросить новую партию, а за старую отвечать не придется.

– Не благодари, – сказал тихо дядя Леван, стоя рядом с Георгием и разглядывая, как последние поленья превращаются в угли.

– Что? – не понял тот.

– Не надо спасибо, – грустно улыбнулся Леван.