Кольцо из фольги

Муж сейчас весь в семье, третьего ребенка хочет, у них в роду все многодетные. А мне после Катюхи врачи сказали семь лет надо потерпеть. Нельзя рожать. И как мужу объяснишь такое? Свекровь тоже тут как тут – почему семь лет? Да она и после кесарева сама рожала. И после разрывов женщины рожали. И после абортов тоже. Рассказывала, как сама аборт делала, каждый год, как на работу. И ничего. Четверых родила, еще пятерых потеряла – выкидыши. Вот домой, к матери еду, чтобы хоть вздохнуть свободно. А то что ни день… Нет, не скандалы. Просто сил больше нет на мужа и свекровку смотреть, выслушивать это все…»

* * *

Чем дальше от столицы, тем красивее говор. Тягучий, как песня. Иногда в середине предложения, слова тон идет вверх, иногда в конце – как во французском. А бывает речь такая – ни на что не похожа. Вроде и нет говора, а вдруг проникает неожиданно. И так нежно, ласково. Говор – он всегда с нежностью, по-другому не бывает. Душевно, медленно, с оттяжкой, с синкопами и терциями в тоне. Слова необычные, местечковые. Потом и не вспомнишь. Бабушка блокнот для таких случаев держала под рукой – записать слово, выражение. Я не записывала. Вот до сих пор не знаю, как говорят, когда брат с сестрой ссорятся, дерутся. Красивое слово, волжское. Где ни искала, так и не встретила. «Быкуют», когда упрямятся, не слушаются – это уже из современного лексикона, не то.

Вот мужчина. На вид – уже старик, а оказывается, всего сорок пять. Только в бороде поседел, а на голове потерял. На макушке совсем лысый, а над ушами еще бьются седые завитки, смешные, несуразные. В молодости, наверное, вихры были, не то что сейчас.

Признается, что ищет женщину, свою первую и единственную любовь. Навел справки – то ли в Ельце, то ли в Ростове, а может, в Аполлонской или в Котляревской… Но этот маршрут точно.

– Чего вдруг-то, на старости лет? – удивляется женщина.

Так не вдруг. Жену похоронил два года назад, дети выросли. Никто не осудит. А он только о ней все годы и думал. Искал, проверял по паспортным столам. Ездил один раз, в этом же поезде, но не нашел.

– И что, думаете, она ждет вас? – удивилась женщина.

– Ну я же ее помню все эти годы. Так и не смог забыть. А вдруг и у нее такое, думает обо мне? Закрываю глаза и ее вспоминаю. Волосы по плечам, грудь большая, тяжелая, талия узкая, будто не под эту грудь устроена. Она была нежной. Руки такие, что гладит, а будто пером обмахивает. Каждое прикосновение ласковое. Ни в ком больше не встречал такой нежности.

– Так она ж бабка уже давно. И вы уже… не молоды. Как ее узнаете? – спрашивала женщина.

– По запаху узнаю, по рукам, по прикосновению. Не важно, как она выглядит, пусть только дотронется до руки, из тысячи ее узнаю, – признается с нежностью в голосе.

– Ну, дед, тебе многих придется перетрогать, – молодежь смеется, не понимает.

– Зачем многих? – Он не понимает. – Она одна такая. Всегда пахла грибами и ягодами. Нет, не мылом и духами, а грибами, белыми, и ягодами – земляникой. Она любила уходить в лес. Понимала в этом. Всегда возвращалась с корзиной грибов и ягод. Руки, сколько ни мой, так и пахли. И она сама.

– Дед, так духи лучше пахнут, чем грибы, – подзуживала молодежь.

– Нет. Не лучше. По-другому. Вот я всегда любил грибы – и суп, и жаренные с картошкой, а после нее – не могу есть ни в каком виде. У каждого свой запах. Мой – земляника и грибы.

– А если не найдешь ее? Если у нее уже дети, внуки, свой дед давно имеется, тогда что? – спросил кто-то.

– На внуков ее посмотреть хочу. У меня ведь тоже трое. Посмотрю и уйду, – ответил он. – Внуки, они на нас, дедов и бабок, похожи. Вот увижу ее внучку, узнаю, какой она была в детстве – курносой, лопоухой, худющей или, наоборот, пухленькой. Легкой хохотушкой или суровой – не подойди. Вот с этим воспоминанием и буду жить дальше. А то ведь память как промокашка… уже мало что помню, все в разводах, пятнах, подтеках, а выбросить жалко.

* * *

– Мам, а что такое промокашка? – спросила меня дочь. Я вдруг тоже сказала, что не память у меня стала, а промокашка.

Я достала из нижнего ящика стола раритет – настоящую промокашку. Показала, как промакивать чернила, как ставить кляксы… После этого вернула промокашку в стол.

– Я поняла, – сказала дочь, – память что-то хранит, а что-то люди сами себе выдумывают. Вот Настя, моя одноклассница, придумала, что Егор в нее влюблен. А это совсем не так. Егор вообще в ее сторону не смотрит. Но Настя поверила в то, что выдумала. Люди вообще выдумщики. Промокашка – не наша память. Это просто листок. И не обязательно помнить то, что видел по-настоящему. Я вот много чего не видела, но помню.

Да, именно так. Нам не обязательно что-то видеть, чтобы помнить.