Кольцо графини Шереметевой

   — Да то, что Миних уговорил Анну Леопольдовну взять власть... Ты знаешь, она добра и бесхарактерна, уговорить её — самую малость надобно. Уговорил Миних — и стала правительницей... Взял восемьдесят гвардейцев, адъютанта своего Манштейна и посреди ночи нагрянул в Летний дворец, к Бирону. Руки шарфом ему связали и чуть не голого увезли на гауптвахту — вот каков молодец Миних!.. Бироншу какой-то солдат взял в охапку, понёс, а куда девать — не знает! — и бросил на снег!.. А через два дня манифест от имени малолетнего императора, так, мол, и так, объявляю свою мать правительницей, Миниха — первым министром, а Головкина — вице-канцлером.

Наталье Борисовне вроде бы радоваться — конец власти Бирона, но ей не по себе.

   — А что отец твой князь Алексей Михайлович?

   — Батюшка мой нездоров, однако... не противился — Варвара пожала плечами и заторопилась: — Нынче недосуг мне, Головкина должна ко мне быть!..

Пышная, полногрудая Варя вспорхнула, как бабочка, и была такова...

* * *

Неискушённый читатель, вероятно, думает, что на том закончилась пора дворцовых переворотов, начавшаяся после Петра I, однако ровно через год — и опять в ноябре! — история повторилась: на этот раз решилась взять власть Елизавета, столько раз имевшая такую возможность, — в ней наконец проснулась кровь Петра!

Происходило это как в театре, впрочем, театральность была вполне во вкусе XVIII века. Ключевский описывает это так:

«Остерман интригами оттёр Миниха от власти, а Анна, принцесса совсем дикая, сидевшая в своих комнатах по целым дням неодетой и непричёсанной, была на ножах со своим супругом Антоном-Ульрихтом Брауншвейгским, генералиссимусом русских войск, в мыслительной силе не желавшим отставать от своей супруги.

Пользуясь слабостью правительства и своей популярностью, особенно в гвардейских казармах, цесаревна Елизавета, дочь Петра I, в ночь на 25 ноября 1741 года, с гренадерской ротой Преображенского полка произвела новый переворот с характерными подробностями. Горячо помолившись Богу и дав обет не подписывать смертных приговоров, Елизавета в кирасе поверх платья, только без шлема, и с крестом в руке вместо копья, без музыки, но со своим старым учителем музыки Шварцем явилась ново-Палладой в казармы Преображенского полка и, показывая крест тоже коленопреклонённым гренадерам, сказала: «Клянусь умереть за вас. Поклянётесь ли вы умереть за меня?» Получив утвердительный ответ, она повела их в Зимний дворец, без сопротивления проникла в спальню правительницы и разбудила её словами: «Пора вставать, сестрица!» — «Как, это вы, сударыня?!» — спросила Анна спросонья — и была арестована самой цесаревной, которая, расцеловав низвергаемого ребёнка-императора, отвезла мать в свой дворец».

Право, это был лучший из всех переворотов XVIII века, бескровный и сопровождаемый клятвой не применять впредь смертной казни.

ПТИЦА С ПОДБИТЫМ КРЫЛОМ

I

  снова зашумело-забурлило русское общество. Но более преобладали в том шуме веселье и надежда. Императрица-красавица взяла бразды правления в стране, равнодушными подданными заселённой, всем желала она оказать хоть какую-нибудь милость и заслужить их любовь. С улыбкой взялась она за скатерть-самовяз, оставленную грозной Анной, и начала вплетать в неё новые узоры, латать старые дыры. Впрочем, в скатерти Анны Иоанновны просматривались и вплетённые узоры парков, распланированных истинно в немецком духе («Анненгоф»), не без изящества выстроенные дворцы, а ежели бросить взор за Урал, так и трубы и печи дымящих фабрик и заводов, — пущенные Петром I, они множились и росли, а народ-промысловик тянулся к активному действию. Но всё же ярче всего у Анны были нити, тянувшиеся к ссылкам, казням, к карлицам, обезьянкам, иноземщине да диким чудачествам.

Елизавета же задумала вышивать русский орнамент, народный узор. Многие (в том числе Иван Долгорукий) обвиняли ранее её в беззаботности и веселье. Да, грешна, наряды любит, однако за время прошедшее много поумнела и поступать стала не в ущерб трону — она отделила личное от государственного. Страна тяжело дышала, народ устал, и Елизавета думала про «ослабу» — довольно крови, пролитой отцом и наследниками!

Оттого и согласилась в свои 36 лет вступить на царство, променяв беззаботную вольную волю на золотой, но жёсткий трон.

Скатерть российскую желала не расширять во все стороны и вообще не особенно много трудиться над нею, предоставив всё воле Божьей да народу. Разве не мешать людям жить — не есть уже благо? Пусть справляют православные праздники, веселятся, песни поют, играют, она и сама не прочь хороводы водить. Но дело всё надобно облагородить, придать ему красоту, в узоры вплести камни-яхонты, альмандины, сапфиры, а если придать ещё немного французского вкусу — то вот и будет отменное изделие! Про новую государыню говорили: «Пётр дал нам науку, а Елизавета — вкус привила».