Колония нескучного режима

Юлик был целиком не в курсе происходящего. Триш, ежедневно общающаяся по телефону с сестрой, знала, конечно, что там как и куда двигается или не двигается, но мужа не терзала, жалела. Похороны матери, которыми он занимался все эти дни, назначены были на вторник. Надо было обзвонить знакомых, позаботиться о поминках. На Парашу особо не рассчитывал. Та едва передвигалась от горя, всё больше плакала, молилась потихоньку. Ходила по квартире с опухшими от слёз глазами неприкаянная, места себе не находила, так Миру Борисовну жалела. Да и то сказать, как ни странно вышло, — единственно близким человеком та ей в жизни стала после уничтоженного продразвёрточниками мужа. Юлик подозревал, что ровно так же было и в отношении матери к Прасковье. Тоже не вспомнил, как ни старался, кто к маме ближе жижинской Параши стоял. Никто. Не было такого человека в материной жизни, не случился. А Прасковья часами просиживала на табуретке в кухне, глядя в пол. Всё не могла избавиться от картины той, какую увидала в доме, — лежащая на полу Мира Борисовна, с широко распахнутыми глазами, с подвёрнутой под себя ногой, руки, сжатые в кулаки, и некрасиво перекошенный в предсмертной судороге рот. Рядом — свисающая трубка, из которой раздаются короткие гудки. Каждый гудок — сверло в голову.

Гражданскую панихиду организовали в районном Доме учителя. А погребение… Юлик подумал и решил, что похоронит мать там у себя, на Хендехоховском кладбище. Так, чтобы рядом с постоянным местом его обитания получилось. Поехал, договорился, заказал участок, могилу рыть, всё как положено. Транспорт предусмотрел на тот случай, если учителя на кладбище ехать решатся, Подмосковье Подмосковьем, а сама область всё ж уже Калужская.

В последний день уже, утром, перед панихидой, Шварц вспомнил про обещание, данное Кире насчёт Ниццы. Что, если будут сведения, сообщить. Спросил у Триш — что известно? Та лишь головой покачала, мол, пока безнадёжно. Ждём развития ситуации. Он всё же позвонил, сказал как есть. Ну и про мать, само собой.

— Помощь нужна? — сострадательно поинтересовалась Кира.

— Через час Триш едет в Жижу, с Парашей, готовить стол. Продукты везут, всё такое. Там будут нужны руки, но ты, боюсь, уже не успеешь.

— Успею, — ответила Кира, — давай адрес.

Через сорок минут она была на Серпуховке. Юлик представил её жене как Ниццыну подругу, и они уехали на Юликовой «Волге». Триш — за рулём, Кира — рядом с ней, Параша — сзади. Пока ехали, говорили про всё. Начали — с Ниццы и Севы. Потом Кира, мало-помалу, рассказала и о своей беде, об арестованной матери, Раисе Валерьевне Богомаз. Закончили — покойным сэром Мэттью и здравствующим «Harper Foundation» — уже в тот момент, когда прибыл первый автобус с кладбища. Короче, понравились друг другу и, не сговариваясь, поняли, что хотят дружить. Да и говорили притом исключительно на английском, и в эту невероятную возможность получить высококачественную практику от носителя языка, в идеально прямом варианте, Кира вцепилась мёртвой хваткой.

«Только как же мне теперь в глаза ей смотреть? — думала она, когда они мыли посуду после того, как первый автобус повёз гостей в город. — Или что — из-за языка с Юликом теперь расстаться придётся? Тоже жутко неохота, хотелось бы и с ним дружбу сохранить. Отношения».

Отмывать гору посуды помогали Прис и Джон, вернувшийся с выпаса как раз к финалу мероприятия.

— Кто это? — поинтересовалась молодящаяся завучиха Шварцевой школы, со всех ракурсов изучив припозднившегося гостя горячим глазом.

— Да так, наш жижинский пастух, — не вдаваясь в подробности, отмахнулся Юлик, — Иван.

— Хм, интересный какой пастух-то, — вожделенно повела головой завуч, — презагадочный. Вот что значит исконно русский наш человек, от земли, из глубинки. Скотину пасёт, а по виду просто англосакс какой-то. Одинокий, наверное, пастух-то ваш?

— Он сидел, имейте в виду… — неожиданно прояснил пастушью биографию уже сильно нетрезвый Юлик в ответ на проявленный завучихой интерес к тестю. — Так что вы поосторожней, пожалуйста, он обидеться может на англосакса, решит, что оскорбляете. А на зоне, там с этим строго. Может и в неприятность обратить, он такой.

Гвидон поминать не пришёл. На самих похоронах, на Хендехоховском погосте, постоял, конечно, соблюдя положенные приличия, горсть земли в яму со всеми бросил. Потом же незаметно, пока народ учительский слова про Юликову мать договаривал, сдал назад, развернулся и ушёл к себе. И больше не появился. Только попросил Прис, чтобы Кира потом к ним зашла. Побеседовать.