Колония нескучного режима

Дверь в квартиру Штерингаса в итоге вскрывать не понадобилось. Просто взяли ключи из списка изъятых у арестованной Иконниковой вещей, отперли замок и вошли вместе с понятыми. Квартиру перевернули, как было велено, но, разумеется, ничего не обнаружили. «Белую книгу» и папку с тесёмками Ницца после первого разговора с Севой вернула Кире Богомаз, честно признавшись, что её Сева машинописные материалы нашёл и дело это не одобряет.

Результат был доложен генералу и некоторым образом его удручил. В отсутствие подходящих вещдоков для сохранения лица и накачки дела следствию оставалось одно — раскрутить Иконникову на нужные показания, которые могли бы надёжно приблизить его к раскрытию активной группы антисоветчиков. Реальной или виртуальной, как сложится. Лучше — реальной.

После того как оперативные работники, проведя обыск, опечатали и покинули квартиру в Кривоарбатском, Таисия Леонтьевна, придя в себя, набрала номер Миры Шварц и дрожащим голосом спросила:

— Вы уже в курсе дела, Мира Борисовна? Может быть, у вас есть какие-то известия из Жижи? Что случилось? Мне толком ничего не объяснили.

— В курсе, — пасмурным голосом ответила Шварц, — сам позвонил и сказал. Больше ничего не знаю. И не верю… — внезапно она зарыдала в трубку. — Этого просто не может быть, слышите? Не может быть!

Таисия Леонтьевна подержала паузу, терпеливо дождалась, пока Шварц немного успокоится, и попробовала уточнить:

— Простите, кто вам позвонил, Мира Борисовна? Вы о чём?

— Как кто? Сам он и позвонил. Сказал, будет теперь жить на Западе. Сказал, домой не вернётся. И что мне прикажете теперь делать с этими его словами? Кто мне объяснит, зачем он мне это сказал? И для чего он так со мной поступил, мой Сева? А? Для чего? — она снова зарыдала, не находя сил продолжать разговор. Таисия Леонтьевна замерла с телефонной трубкой. Всё это напоминало театр абсурда. Или испорченное радио. Или просто чью-то нехорошую злую шутку. И она готова была всему этому поверить, в эту глуповатую игру в абсурдизм, если бы в её доме только что не закончился обыск.

— Как не вернётся? — переспросила она Миру. — Вы о чём, Мира Борисовна? И при чём тут Всеволод? Его что, тоже арестовали? Вместе с Ниццей?

На этот раз пауза возникла уже на той стороне. Но на этот раз без рыданий. Свежие слёзы кончились, сложившись с теми, вылитыми за предыдущие бессонные сутки, после которых она твёрдо решила нести сдавать партбилет в райком партии и отказываться от дальнейшего школьного директорства. Не может, не имеет больше права Мира Шварц, член КПСС с тысяча девятьсот двадцать второго года, воспитывать подрастающее поколение, если не сумела достойно воспитать человека, которого искренне любила и которому в самый тяжёлый период его жизни стала спасителем и опекуном. Беженца воспитала. Беглеца к западным пряникам. Притворщика и предателя.

— Постойте, — Шварц медленно приходила в себя, — вы сказали, арестовали? Кого арестовали? Севу арестовали? Наши? То есть органы? Где арестовали? Там? На Западе?

После небольшой заминки Таисия Леонтьевна решила прояснить существо разговора, который начал заворачивать в странные идиотические дебри. И тогда она, медленно расставляя слова, произнесла:

— Послушайте, Мира Борисовна… У меня недавно был произведён обыск, пятнадцать минут как ушли. Работники Комитета госбезопасности. Искали что-то в моём доме. Что именно — не знаю. Они же сообщили, что Ницца арестована. За антисоветскую пропаганду и какую-то там античего-то деятельность, сопротивление власти и прочее, я не вполне поняла. Я звоню вам, чтобы узнать — вы лично… вам что-нибудь известно про это? В Жиже знают? Гвидон и Присцилла в курсе?

Шварц присела, потому что всё это время простояла на артритных ногах, забыв, что рядом стул.

— Боже… — пробормотала она. — Боже мой… Что же это происходит, господи… Девочку арестовали… Севочка сбежал… за границу… За что мне это всё?.. За что… Книжки, говорит, папины забрать. Да провались они пропадом, книжки эти. Кому их теперь читать? Мне, что ли? Параше? Ницце разве что в тюремную камеру снести?

Она медленно стала сползать на пол, пытаясь одновременно обхватить спинку стула и упереться ногами в пол, чтобы не рухнуть вниз. Но ноги, внезапно сделавшиеся оловянными, перестали подчиняться. Пол, отчего-то ставший тёмным и мягким, перестал оказывать сопротивление ногам и, наоборот, начал усиленно притягивать Миру Борисовну к себе, в себя, в свою чёрную податливую мякоть. Во рту сделалось сухо, и нестерпимо захотелось пить. Трубка, выпавшая из руки, болталась на телефонном шнуре, раскачиваясь над полом. Оттуда раздавался голос Таисии Леонтьевны, но этот голос она уже услышать не могла, потому что ещё до того момента, как её грузное тело, мягко столкнувшись с навощённым Парашей паркетом, растянулось на полу, узкий путь к сознанию, закупоренный оторвавшимся от стенки сосуда тромбом, выключился, перестав получать жизненно необходимые сигналы. Вместе с сознанием выключилась и сама жизнь Миры Борисовны Шварц, так и не успевшей уйти на заслуженный отдых по собственному желанию.