Коломба

И так как Килина колебалась, ответить или нет, то он развернул тряпку и увидел хлеб и другую провизию.

— Кому несешь хлеб, милая? — спросил он.

— Вы сами знаете: моему дяде.

— Да ведь твой дядя бандит!

— Он ваш слуга, Орс Антон.

— Если жандармы встретят тебя, они спросят, куда ты идешь.

— Я скажу им, — не колеблясь ответила девочка, — что несу поесть луккским дровосекам в маки.

— А если ты встретишь какого-нибудь голодного охотника, который захочет пообедать на твой счет и отберет у тебя провизию?

— Никто не посмеет. Я скажу, что это моему дяде.

— Это верно, он не такой человек, чтобы позволить отнять у себя обед… Он тебя очень любит?

— О да, Орс Антон! С тех пор как мой папа умер, он заботится о нашей семье: о маме, обо мне и о маленькой сестренке. Перед маминой болезнью он говорил богатым, чтобы они давали ей работу. Мэр каждый год дарит мне платья, а священник учит меня читать и закону божию, с тех пор как дядя попросил их об этом. Но особенно добра к нам ваша сестра.

В это время на дорожке показалась собака. Девочка поднесла ко рту два пальца и резко свистнула: собака сейчас же подбежала к ней и приласкалась; потом она быстро исчезла в маки. Вскоре два плохо одетых, но хорошо вооруженных человека выросли за деревом в нескольких шагах от Орсо. Можно было подумать, что они приблизились ползком, как ящерицы, в чаще ладанников и миртов.

— А! Орс Антон! Добро пожаловать! — сказал старший. — Как, вы не узнаете меня?

— Нет, — сказал Орсо, всматриваясь в него.

— Потеха просто, как борода и островерхая шапка меняют человека! Ну, поручик, посмотрите-ка хорошенько. Или вы забыли старых ватерлооских товарищей? Разве вы не помните Брандо Савелли? Не один патрон скусил он около вас в этот несчастный день.

— Как! Это ты? — сказал Орсо. — Ты ведь дезертировал в тысяча восемьсот шестнадцатом году?

— Так точно, поручик. Надоедает, знаете, служба; ну и счет один мне нужно было свести в этой стране. А, Кили! Ты молодец, девчонка. Давай скорее; мы есть хотим. Вы, поручик, понятия не имеете, какой бывает аппетит в маки. Кто нам это прислал, синьора Коломба или мэр?

— Нет, дядя, это мельничиха дала мне для вас вот это, а для мамы одеяло.

— Чего ей от меня нужно?

— Она говорит, что луккские дровосеки, которых она наняла расчищать участок, просят с нее тридцать пять су на ее каштанах, потому что в Пьетранере лихорадка.

— Лентяи! Я проверю… Не церемоньтесь, поручик; не хотите ли пообедать с нами? Мы обедывали вместе и похуже во времена нашего бедного земляка, которому дали отставку.

— Спасибо. Мне тоже дали отставку.

— Да, я слышал об этом; но бьюсь об заклад, что вы не очень этим огорчены… Ну, патер, — сказал бандит товарищу, — за стол. Синьор Орсо, позвольте представить вам патера; то есть я не знаю наверно, патер ли он, но он ученый, как патер:

— Бедный студент-богослов, которому помешали следовать своему призванию, — сказал другой бандит. — Как знать, Брандолаччо? Я мог бы быть папой…

— Какая же причина лишила церковь ваших познаний? — спросил Орсо.

— Пустяки. Счет, который нужно было свести, как говорит мой друг Брандолаччо: одна моя сестра наделала глупостей, покуда я зубрил в Пизанском университете. Мне нужно было возвратиться на родину, чтобы выдать ее замуж, но жених поспешил умереть за три дня до моего приезда. Я обратился тогда, как вы бы и сами сделали на моем месте, к брату умершего. Мне говорят, что он женат. Что делать?

— В самом деле, затруднительное положение. Как же вы поступили?

— В таких случаях нужно прибегать к ружейному кремню[54].

— То есть вы…

— Я влепил ему пулю в лоб, — холодно сказал бандит.

Орсо содрогнулся. Однако любопытство, а также, может быть, желание оттянуть время возвращения домой заставили его остаться на месте и продолжать разговор с этими двумя людьми, у каждого из которых было по крайней мере по убийству на совести.

Пока товарищ говорил, Брандолаччо положил перед ним кусок хлеба и мяса; потом он взял сам; потом оделил своего пса Бруско, которого он отрекомендовал как существо, одаренное удивительным инстинктом узнавать стрелков, как бы они ни переоделись. Наконец он отрезал ломтик хлеба и кусочек сырой ветчины и дал племяннице.

— Хороша жизнь бандита! — воскликнул студент-богослов, съев несколько кусков. — Вы, милостивый государь, может быть, когда-нибудь изведаете ее, и тогда вы увидите, как отрадно не знать над собой иной власти, кроме своей прихоти. — Тут бандит, говоривший до сих пор по-итальянски, продолжал по-французски: — Корсика для молодого человека страна не очень веселая, но для бандита — совсем другое дело! Женщины от нас с ума сходят. У меня, например, три любовницы в трех разных кантонах. Я везде у себя дома. И одна из них — жена жандарма.

— Вы хорошо знаете языки, милостивый государь, — серьезно сказал Орсо.

— Если я заговорил по-французски, то это, видите ли, потому, что maxima debetur pueris reverentia[55]{Латинская фраза — измененная цитата из Сатиры XIV Ювенала.}. Мы с Брандолаччо хотим, чтобы девочка вела себя хорошо и шла прямой дорогой.