Колокола судьбы

– Значит, в Польшу?

– Я нужен у себя на Родине сейчас, а не в далеком будущем. Из отряда уйду вместе с тобой.

– Но ведь через каких-нибудь полгода ты мог бы войти туда офицером польской армии. И в другом чине. Мы – кадровые офицеры и понимаем друг друга…

– Боюсь, что, когда части, формируемые на советской территории, войдут в Польшу, – а рано или поздно они войдут, в этом сомневаться не приходится, – там уже будут войска, сформированные законным польским правительством. Даже если они будут сражаться методами партизанской войны, это ситуации не меняет. Кроме того, уже существуют отряды местных партизан, которые имеют не меньшее моральное право на формирование органов власти, чем те несколько батальонов, которые придут с Красной армией. А может, и большее. Ибо многие из них сражались за Польшу с первого дня нападения фашистов. В невероятно трудных условиях. Представляешь, что будет происходить на польской земле, когда там встретятся просоветские и антисоветские части? Ты ведь еще не забыл, что такое гражданская война в России?

– Спасибо, откровенно.

– Когда ты уходишь к партизанскому аэродрому?

– Это станет известно во время радиосеанса.

– Возможно, твой путь проляжет на север, и мы еще несколько километров пройдем вместе. Думаешь, легко расставаться с тобой, с ребятами?

– Как и мне с тобой, – вздохнул Беркут. – Но это уже сантименты. А что пани Анна?..

– Наша пани Анна желает только одного – остаться с Беркутом, – ехидно ухмыльнулся Мазовецкий. – Где бы он ни был и что бы с ним ни происходило.

– Ну, положим, она намерена оставаться не со мной, а в отряде.

– Было бы хорошо, если бы ты еще раз поговорил с ней, – сменил тон поручик. Эти слова он произнес почти умоляюще. – Прошу тебя об этом уже не просто как командира, а по-человечески.

– Я не мог предположить, что все так серьезно… – грустно улыбнулся Беркут. – Знал бы, что она будет доставлять тебе такие муки, бросил бы где-нибудь по дороге. А так привел на твою и свою голову.

– Это не ты привел сюда Анну, – сокрушенно покачал головой Мазовецкий, – это судьба ее привела. Жаль только, что не моя.

Во время первой же встречи поручика и Анны капитан заметил, что девушка понравилась Владиславу, и запретил Корбачу и Арзамасцеву даже упоминать о том, при каких обстоятельствах полька оказалась вместе с ними. Если Анна сама захочет исповедаться перед «паном поручиком» – это ее личное дело. Но тогда и Мазовецкий воспримет это происшествие совершенно по-иному, чем из грубых мужских уст.

– Хочешь побыть один? – спросил Беркут, напомнив Мазовецкому, что до радиосеанса остается всего лишь десять минут.

– Хотелось бы. Есть о чем подумать.

– Помнишь, я рассказывал тебе о группе «лесных мстителей»? Когда будешь уходить, поговорим о ней более подробно. Мы условились, что все трофейное оружие «мстители» будут складировать в условленном месте. Первый взнос я сделал еще тогда, прощаясь с ними. Если они сдержат свое слово, у тебя появится неплохая база. Для начала, конечно.

– Учту и такую возможность, – признательно молвил поручик.

* * *

Беркут уже подходил к землянке радиста, когда между камнями, на тропинке, ведущей со стороны Горелого, неожиданно появился Крамарчук. Он был в поношенном ватнике и в старой, изношенной овечьей шапке. На плечах – переметная сума, в руках сучковатая палка. На встречу с разведчиком-связником Крамарчук всегда ходил только в этом маскараде и без оружия. Уходил обычно вечером, возвращался рано утром. Но сегодня почему-то задержался.

– Командир! – на ходу сбросил он с плеча суму. – С Отшельником беда! Ты знаешь, что эти черви замогильные сделали с Отшельником?! Я потому и задержался. Не поверил. Подсел к мужику, который по приказу старосты вез зерно на помол в Сауличи. Понимаешь, мы поехали…

– Так что они сделали с Отшельником? – жестко перебил его Беркут.

– Распяли, – с ужасом в глазах проговорил Крамарчук. – Построили новую виселицу. А его – на кресте!.. Понимаешь, на кресте!

– Живым? Распинали его живым? – нервно и как-то инстинктивно ощупывал кобуру Беркут.

– Вроде бы да. Так говорят. Крест прибили к столбу, на котором перекладина. А командовал всем какой-то офицер-эсэсовец. В черном. Там разрешают подходить, смотреть. Я видел. Пулевые раны. На теле. Его самого заставили сбить этот крест, еще до ранения.

– Не могли его заставить.

– Что? – осекся на полуслове Крамарчук.

– Отшельника нельзя было заставить сбивать для себя крест. Он сам согласился смастерить его, зная, что для себя «старается».

Крамарчук растер ладонью запыленное, вспотевшее лицо и посмотрел на Беркута так, словно видел его впервые.

– Слушай, дай мне пару гайдуков. Ну, максимум троих. Я еще раз пройдусь и по виселице, и по лагерю. Я их, гадов… Я приведу их сюда. Хоть одного, но приведу. Они у меня не только кресты, они сами для себя гробы делать будут. И сами себя заколачивать в них. И даже засыпать землей!

Из вежливости Беркут промолчал. Он понимал, что такое мстительная ярость, и старался не развеивать ее до тех пор, пока Крамарчук сам не догорит в ней.