Колокола судьбы

Базар выдался шумным. Людей собралось немало. И многие старались подойти поближе к тому концу его, где еще расточала запах свежей древесины недавно сооруженная виселица. Нет, в тот день на ней еще никого не казнили, и все же у помоста ее происходило нечто такое, что очень привлекало внимание людей. Но что именно? Уже пора было уезжать, однако Андрей все же решил узнать, в чем дело. Тем более что именно в ту сторону выходили боковые ворота лагеря, названные «воротами в рай», – через них выводили тех, кого должны были казнить за речушкой, у стены старого кладбища.

То, что Беркут увидел там, поразило его. На помосте виселицы сидел красноармеец и что-то вытесывал топором.

– Эй, ефрейтор, что делает этот русский? – спросил он одного из двух немцев, охранявших пленного.

– Голову Иисуса Христа, господин обер-лейтенант, – охотно объяснил конвоир. – Вон, видите? – он показал на высокое деревянное распятие, стоявшее почти рядом с виселицей, у входа на кладбище. – Осколком то ли снаряда, то ли бомбы ему раскроило голову. Давно, еще в июле сорок первого. Так бы он, Господи прости, и стоял обезглавленным до конца войны. Но вчера, когда этот плотник и еще двое русских пленных завершали сооружение местного шедевра архитектуры, – показал на виселицу с болтавшимися на ветру тремя петлями, – неожиданно нагрянул какой-то гауптштурмфюрер СС, очевидно, из гестапо или СД. Наверное, инспектировал лагерь.

– Его фамилия Штубер? Гауптштурмфюрер Штубер?

– Не могу знать, господин обер-лейтенант. Вам лучше спросить у коменданта лагеря. Гауптштурмфюрера заинтересовало это сооружение, и несколько минут он наблюдал, как пленные возводят его. Все трое – из местных, и все отличные плотники. Среди украинцев, как ни странно, встречаются неплохие мастера. Поверьте, я знаю в этом толк.

– Это действительно «странно», – иронично поддержал его Беркут. – На Украине, где столько лесов, – и вдруг такие мастера! Просто диву даешься, когда смотришь на их деревянные церкви и на то, как они украшают свои дома. Только при чем здесь Иисус Христос?

– Гауптштурмфюреру очень не понравилось, что он остался в таком виде. Он так и сказал: «Сын Божий имеет право потерять все, что угодно, кроме головы. К тому же Христос должен видеть, как на этой виселице карают людей, предавших его веру». И приказал этому верзиле (он действительно самый лучший из мастеров): «Ты сотворил эту виселицу, тебе сотворять и голову Христа. Пусть Иисус любуется твоим творением и благословляет каждого, кто будет начинать на нем свой путь в обитель Божью. Семь дней тебе хватит?».

– Понятно, библейские семь дней, – заметил Беркут.

– На что этот дикарь ответил: «Если Господь Бог за семь дней сумел сотворить всю Вселенную, то уж я, раб, голову ученику его как-нибудь и за три дня пристрою. Трудно приходится народу, когда его святые оказываются безголовыми». Я думал, что, услышав такой ответ, эсэсовец тотчас же пристрелит его.

– Однако гауптштурмфюрер воспринял слова пленного философски, – кивал лейтенант, все больше утверждаясь во мнении, что речь идет о Штубере.

– Вы правы: он и в самом деле совершенно спокойно сказал: «Ну что ж, за три, так за три… Только знай: за сколько дней сотворишь, столько тебе и жить. Как только пристроишь эту голову – сразу на виселицу. Такова традиция: первым нужно казнить мастера-творца. Но если вздумаешь волынить и не уложишься даже в две недели, а это последний срок, – прикажу распять на этом же “распятии”. Как еретика-богохульника».

– И сколько же дней он работает?

– Второй, господин обер-лейтенант. Очень торопится. Думаю, дня через три закончит. На его месте я бы так не торопился.

– А вы уверены, что он понял смысл поставленного гауптштурмфюрером условия?

– Тот сам перевел ему это на русский. Кстати, оказалось, что этот эсэсовец хорошо владеет их языком. Хотя начинал разговор через лагерного переводчика.

Пленный стоял на коленях и старательно вытесывал голову, на которой действительно вырисовывалось уже нечто похожее на терновый венок. Ефрейтор был прав: пленный работал быстро и как-то слишком уж воодушевленно, словно увлекшийся замыслом скульптор-раб, верящий, что, создав свое творение, он наконец получит долгожданную свободу. Рядом с ним лежали набор стамесок и два молотка, и Беркут понял, что уже сегодня после полудня мастеровой начнет работать ими, а завтра или послезавтра голова будет водружена на распятие.

По пояс оголенный, пленник и в самом деле напоминал раба-великана, и Беркута поражала покорность, с которой он выполнял приказ своего палача, – покорность, старательность и непонятная ему, Беркуту, обреченность. Пленный работал так увлеченно, что совершенно не интересовался ни его разговором с ефрейтором, ни самим появлением здесь незнакомого обер-лейтенанта и, как показалось Андрею, вообще не следил за ситуацией, не пытался выбрать момент для побега и даже не помышлял о нем. Хотя не был ни связан по ногам, ни ранен. А рядом – базар, дворы, кладбище, за ним – лес… Нет, покорность и старательность этого пленного были непостижимы для Андрея.