Колодцы знойных долин

Черные степные орлы с клекотом парили над ним, готовясь к далекому перелету.

Памятник был построен лет триста назад вождем племени черкеш Дербисом, когда умерла у него любимая жена. Так говорят в степи о мавзолее Секер. Люди уже привыкли называть его просто Секер.

Но старики расскажут тем, кто по-настоящему заинтересуется мавзолеем, древнюю быль. И я знаю, что грустное имя Секер не имеет отношения к этому сооружению. Дербис построил его, подражая своему далекому предку, знаменитому батыру уильских кипчаков Ботакану, чьей женой действительно была Секер. Вождь черкешей, Дербис, конечно, знал, что именно здесь была похоронена Секер. А может быть, при нем еще стоял величественный мавзолей красавицы Секер, стоял, словно укор соплеменникам? Но время не пощадило его. Зато оно сохранило легенду…

2

Она вышла из аула давно, и полосатый мешок был почти полон. В другое время старуха с таким грузом обычно возвращалась домой, но сегодня она ковыляла от куста к кусту, все удаляясь от аула, и глаза ее привычно обшаривали мягкую от летней пыли рыжую землю. Каждый раз, когда она сбрасывала свою ношу, сползало и прилипшее к мешку мокрое вылинявшее платье, оголяя ее худое костлявое плечо. Она не торопилась нагибаться за кизяком, не спешила поправлять платье — сперва подолгу растирала длинными пальцами ноющие суставы, и это размеренное движение словно усыпляло ее. Лицо старухи — сухое, горбоносое — становилось спокойней, и веки медленно прикрывали усталые глаза. Но взлетал вечерний остывающий ветерок, плескал далекой грустной песней, и вместе с ней приходила другая боль — привычная и неутихающая. Наплывали, теснясь, другие мысли, и старуха, торопливо подтянув платье, снова взваливала на спину мешок. Согнувшись под тяжестью кизяка, тяжелым и упрямым шагом тащилась она дальше. Давно уже она шла навстречу этой песне, все ближе и ближе к покатому ковыльному холму…

У этого холма в то утро стояли воины. Они стояли на западном склоне, и летнее солнце, поднимаясь вверх, выхватывало из мглы все новые ряды их, вспыхивая на наконечниках остро отточенных пик, искрясь на шлемах и начищенных кольчугах. В настороженной тишине гневно звучал глухой голос старого вождя Отара, и люди, собравшиеся проводить войско, не понимали, чем он недоволен. Они слушали его, придирчиво оглядывали плотные молчаливые ряды грозного войска, его вооружение, крепких боевых коней, способных пройти не одну тысячу верст, и опять устремляли недоумевающие взоры на вождя. Чем же недоволен прославленный воин?.. Разве мало врагов приходило до сих пор в степи? И разве не победами над ними прославился он сам — вождь уильских кипчаков? Почему его так обеспокоило вторжение иранцев, с которыми раньше справлялись южные племена кипчаков сами? Почему он не радуется утихнувшим распрям вождей и племен?.. Что заставляет его говорить с горечью о будущем?..

Беспокойство овладевало толпой. А воины стояли безмолвно. Только изредка всхрапывал застоявшийся конь и звоном отзывались уздечки. И еще слышался приглушенный стук стремян. Их было пять тысяч — кипчаков из уильских аулов, только недавно, в начале лета, прикочевавших на свои летние жайляу.

Молча махнул рукой Ботакан, и всадники тронули коней. Люди заметили нетерпение в жесте молодого батыра, который заменил старого вождя и впервые вел воинов в поход. Не растягиваясь, не нарушая порядка, темп же плотными рядами двинулись всадники на юг — к месту общего сбора. Довольные, закивали старики головами и невольно выпрямились в седлах, голосисто заплакали женщины, радостно подпрыгивая, устремились за воинами дети. А навстречу им плыл уже походный зной, и дальние холмы утопали в бело-синем мареве, и густая туча пыли, медленно шевелясь, поднималась стеной и скрывала воинов.

Долго шла за ними молодая женщина. Она шла, словно потеряв разум, и по запыленным щекам, оставляя грязные следы, текли слезы. Ни разу в то утро не повел взглядом в сторону провожающих Карасай, не дрогнула пика в его руке, когда она закричала, рванулась из толпы к нему… Он был в середине, и плотные ряды лошадей не пустили ее…

Никогда аулы так не ждали своих воинов. Ни одного сообщения не прислал Ботакан из далеких битв, и напрасно люди собирались у юрты старого вождя. Делясь друг с другом своими сомнениями и теряясь в догадках, тщетно простаивали они часами на холмах, всматриваясь в даль. Лишь в конце лета перед самым появлением войска пролетел гонец по аулам с криком «Победа!..» ранним утром, когда люди только вставали с постели.

Крики радости и горя поднялись над аулом старого Отара, куда прибывали воины и где сразу же собралась многотысячная толпа встречающих; печальный плач и счастливый смех слились воедино. С этим радостным криком «Победа!» пришло горе к Самиге. Она рвала распущенные черные свои волосы, кровянила чистое лицо, отныне не нужное мертвому, оставшемуся вдалеке мужу.